Собрание сочинений в четырех томах. 2 том
Шрифт:
— Вы Аполлонов, — уверенно сказал Алеша.
— Я? Нет, Стрепетов...
— Аполлонов — я, — отозвался голос из далекого угла. С нар спустились босые, волосатые ноги, а затем и рыжий парень, ухмыляясь, свесил голову. — А что?
— Ничего, — смутился Алеша, — профессия?
— Профессия хорошая. Гармонист.
Нет, ничего нельзя было узнать из немого списка. Какие разнообразные характеры, профессии, судьбы скрывались за этими именами, небрежно нацарапанными писарем из военкомата.
Это
Он смотрел то в список, то на ребят. И чувствовал: и они следят за ним осторожными косыми взглядами.
«Снюхиваемся, — подумал он. — Ну, ладно, снюхаемся».
— Аксенов Василь! — вскрикнул он громко.
— Я!
Алексей взглянул на Аксенова: парень как парень, лицо чистое, глаза ясные, голубые. Как угадаешь его? На черной украинской рубашке вышиты розовые петухи.
— Мать вышивала?
— Нет! — Аксенов подмигнул глазом. — Тетка.
— Сам ты деревенский?
— Тракторист, — он протянул черные руки, в жилки въелось машинное масло, — первого класса.
— Беляк Тихон!
— Я! Шахтер...
— Бражников Иван!
— Здесь. Токарь...
— Волынец Федор!
— Я! Колхозник.
— Горленко Михаил!
— Я самый.
— А профессия?
Горленко смущенно улыбнулся и подошел к печке.
— А профессии у меня нет, ребята, — извиняясь сказал он. — Вот еду в армию, — думаю добыть.
Вокруг сочувственно засмеялись, а Алеша внимательно посмотрел на русого парня. Хитрит? Прикидывается? И опять ничего не мог угадать он в застенчивом лице Горленко. Когда-то в окружкоме комсомола Алексей хвастался, что умеет читать в глазах людей, как в открытой книге, и работников себе подбирает с первого взгляда, без ошибки. Куда девалась теперь эта уверенность? Он признался с горечью, что не может еще читать людей, как книги. «Как же я хотел руководить ими?»
Перекличка продолжалась, она понравилась ребятам. Каждый нетерпеливо ждал своей очереди.
— Дымшиц Юрий!
— Я! — гаркнул кто-то сверху. Маленький, толстенький лысый человек скатился с полки. Он был в подтяжках, смешных, розовых.
— Я Дымшиц, — сказал он, озирая всех сияющим взглядом. — В прошлом — директор мануфактурного магазина, ныне...
— Да это Швейк! Бравый солдат Швейк! — хлопнув себя по лбу, удивленно закричал парень в щегольских крагах. — Ведь ты же Швейк, товарищ.
— Я Дымшиц, Дымшиц, а не Швейк, — рассердился толстяк, и его лицо стало обиженным и розовым, как его подтяжки. Но все кричали, что он Швейк и на это не стоит обижаться, раз это правда. И даже Алеша улыбнулся ему и сказал:
— Лихим солдатом будете, Дымшиц.
— Попробую, — ответил тот, вздохнув. — У меня сердце больное. Попробую, но не обещаю. Нет, не обещаю. — И он, кряхтя, полез обратно на полку. Его проводили аплодисментами. Что за веселая братва собралась в теплушке! С такими, пожалуй, не пропадешь.
— Дальше давай! — закричали Гайдашу призывники. — А ну, раскрывайсь, ребята! Чем наша рота богата!
— Ивченко Степан!
— Я! Сапожник. Но умею на гитаре играть, — прибавил он поспешно.
— Колесников Яков!
— Пекарь. Рисую немного.
— Клочак Павел!
— Мукомол. — Он подумал немного и смущенно добавил: — Больше ничего не умею.
— Левашов Константин!
— Счетовод. Областной рекорд по конькам.
— Так это ты тот самый Левашов? — закричали ребята.
— Тот самый, — смутился Левашов, — а что?
— Логинов Иван!
— Я! Столяр.
Все профессии собрались здесь на пятнадцати метрах вагона. Алеше вдруг пришла в голову смешная мысль.
— Друзья, — сказал он вслух. — Если бы нашу теплушку вдруг занесло на необитаемый остров, мы, пожалуй, не пропали бы, а?
— Я бы вам такие калачи пек, пальцы бы съели! — хвастливо воскликнул Колесников.
— Мука моя, — отозвался Клочак.
«А что б стал делать сам Гайдаш? — Он даже растерялся от этой мысли. — Командовать? Руководить?»
— Ляшенко Антон! — сердито выкрикнул он, чтоб положить конец неприятной для него сцене.
— Это я, — негромко отозвались откуда-то из-под печки. Парень сидел на корточках у печи и заглядывал в нее. Багряное пламя полыхало на его озабоченном лице, и капельки пота казались каплями крови. Пока шла перекличка, он возился у печи, растопил ее, раздул пламя могучим дыханием, а теперь подкладывал уголь и дрова и следил, чтоб горели они ровно, толково.
— Это я, — сказал он, нехотя подымаясь на ноги.
— Ну, а ты кто?
— Я? — Он пожал плечами. — Я кочегар, — и снова опустился на пол.
Почему-то вдруг захотелось Алеше, чтоб его койка в казарме оказалась рядом с койкой Ляшенко; спокойствие и сила почудились ему в негромком голосе шахтера.
— Моргун Лукьян!
— Тута...
— Крестьянин?
— А разве видать? — растерялся он. Овчинный полушубок висел на его худых плечах, хоть и жарко было в теплушке.
— Колхозник?
— Нет, — сконфузился Лукьян, — наши еще не согласились. Беда-а-а...