Собрание сочинений в четырех томах. 4 том.
Шрифт:
А Виктор, нервно врубаясь в уголь, думал о своем: «Ой, успею ли упущенное наверстать?! Надо успеть. Надо! Надо! Который теперь час? Ох, проклятый воздух, как ты меня подвел!» Но молоток работал ровно, воздуха в нем было много, и к забойщику стали возвращаться прежние спокойствие и уверенность.
«Что она такое сказала про любовь? — вдруг вспомнил он Дашу. — А! Ну да, конечно. И она и вся их семья меня, как родного, любят... даже неловко... А я обидел ее. Эх, нехорошо!..» — но ему некогда сейчас было думать об этом.
И он все рубал да рубал уголь, не ведая усталости... За его спиной
Он очнулся только в конце последнего уступа, когда увидел, что дальше идти некуда...
— Неужели все? — огорченно спросил он, опуская отбойный молоток.
Его тотчас же окружили люди. В темноте он многих не узнал.
— Все, все, Виктор! — радостно закричал дядя Прокоп. — Как раз и смене конец.
— А... сколько? — с тревогой спросил он.
— По моим подсчетам, сто пятнадцать, не меньше... Рекорд твой! Поздравляю!
— Ура-а! — закричала Даша, и все кинулись обнимать и целовать героя.
А он, еще хмельной от рабочего вдохновения, готовый еще и еще рубать, пожимал протянутые руки, отвечал на объятия и поцелуи и сам при этом бормотал что-то отрывистое, бессвязное и восторженное. Поцеловал он и Дашу, сам того не заметив; это был их первый поцелуй; он так и случился — в забое! — у обоих на губах и зубах поскрипывала угольная мелочь... »
В откаточном штреке героя поздравил Светличный.
— Смотри! — показал он Виктору на нагруженные вагонетки и потом на люк, из которого щедрой струей падал в вагончики уголь. — Это все твой уголь! Семь железнодорожных вагонов, не меньше...
И Виктор покорно посмотрел на люк, словно в первый раз видел, и на струю угля, падающую в вагонетку. Да, хороший уголек, жирный, зернистый... Всего час назад стоял он нерушимо стеной в недрах земли, миллионы лет стоял, пока не приступился к нему Виктор... Теперь он пойдет на-гора — людям... И Виктор вдруг почувствовал, что нет на земле чести выше, чем быть шахтером...
— Ну, шахтеры, пошли! — громко скомандовал он, и все шумной гурьбой пошли за ним по штреку.
Начиналось триумфальное шествие Виктора Абросимова, утро его славы...
На поверхности, у клети, его первым встретил Сережка Очеретин, весь какой-то взъерошенный.
— Врут, что ты сто пятнадцать тонн вырубил? — тихо, тревожно спросил он.
— Вырубил. И еще больше вырубать можно! — ответил Виктор.
— Так это... это ж чудо! — ахнул Сережка, хватая Виктора за руки... — Ты скажи, как?
— Вон у Андрея спроси, он чудотворец... — смеясь, сказал Виктор, уже увлекаемый друзьями к выходу.
А у проходных ворот его ждала толпа... Никто не мог бы объяснить, каким неведомым путем пронеслась по поселку в раннее утро весть о рекорде, но все уже знали о нем; со всех сторон бежали к шахте люди, как бежали всегда, когда был на шахте праздник, или прибывал важный гость, или случалась катастрофа, — потому что все эти люди, и жены их, и дети жили, дышали и кормились шахтой...
— Товарищи! — закричал Нечаенко, вскочив на опрокинутую вагонетку. — Сегодня ночью у нас на шахте свершилось большое дело. Смотрите на этого человека, — показал он на Виктора. — Сегодня за смену он один вырубил больше ста пятнадцати тонн угля! Эй, Виктор! — весело крикнул он герою. — А ну-ка, покажись народу!
— Просим, просим! — раздались голоса. И вся толпа разразилась аплодисментами.
Виктор смущенно взлез на вагонетку. Отбойный молоток был еще с ним, на плече, и Виктор был похож сейчас на солдата с ружьем. Таким он и стоял перед народом. На него смотрели тысячи глаз. Он видел их — они сияли лаской и любовью. Глаза народа... Даже в самых пламенных своих мечтах Виктор не мог ждать такого...
— Ура советским богатырям-шахтерам! — с силой закричал Нечаенко, и громовое шахтерское «ура» прокатилось над площадью. Откуда-то появились цветы. Щедрые, огромные осенние букеты; их было много. Они, как ливень, обрушились на Виктора, но Виктор каждый букет благодарно и бережно прижимал к сердцу и потом отдавал Даше и товарищам — сам он уже не мог с цветами управиться.
Его долго не отпускали с вагонетки; говорить он не мог, только низко кланялся на все стороны людям.
Наконец, толпа расступилась перед ним, и он пошел. Народ двинулся вслед. Образовалось шествие. По дороге к толпе присоединялись еще и еще люди; а те, кто идти не мог или не хотел, долго смотрели вслед процессия или торопливо бросались к себе в палисадник, срезали с клумб цветы и бросали герою...
Рядом с Виктором весело, в ногу, как на параде, шла Даша; она держала героя под руку и всю дорогу беспричинно и радостно смеялась. Ей было хорошо сейчас, замечательно хорошо! Она уже не скрывала свою любовь; казалось — она бросает вызов всему свету. «Да, я люблю, люблю! Люблю — и не прячусь! — говорил весь ее вид. — Смотрите, люди! Смотрите, подружки, соседки, кумушки! Вот парень, которого я люблю. Вот мой любимый!» А там, пусть называют ее бесстыдницей, ей все равно! Она даже прижалась к Виктору, заглянула ему в глаза: «Ну, ты счастлив, счастлив?»
Был ли он счастлив? На это словами и ответить нельзя. Был сейчас Виктор на вершине мыслимого для человека счастья, он даже растерялся от него. Он и раньше часто мечтал о славе, но никогда не думал, что это будет так. Ему казалось раньше, что слава — это почет, деньги, награды и ордена. А сейчас почувствовал он, что самое дорогое в славе — любовь народа, признание своих товарищей по труду. Как сделалось, что стал он сейчас самым родным для всех человеком на «Марии»? Отчего так ласково улыбаются ему люди? За что любят его?
И ему вдруг вспомнилось, как когда-то, пять лет назад, шел он, опустив голову, через весь зал, на сцену, на позор, и люди провожали его недобрыми главами, а старуха в буденовке протыкала насквозь колючим, ненавидящим взглядом... Но это воспоминание, когда-то долго и тяжко преследовавшее его, сейчас вовсе не смутило его радости. «Ну что ж! — весело подумал он, — Народ, он всегда справедлив. Тогда я плохо работал — и заслужил позор, сейчас сработал хорошо — и заслужил славу». И он поднял голову и смело посмотрел вокруг...