Собрание сочинений в девяти томах. Том 5. Льды возвращаются
Шрифт:
Страшные дни Земли после гибели моего папы и потускнения Солнца стали для меня – стыдно подумать! – счастливейшими днями жизни.
Елена Кирилловна отказалась от дальнейшей работы с Буровым, я стала единственной его помощницей. Он оказался прав со своей «безумной гипотезой», как называл ее Ладнов. Солнце потускнело.
Трудно поверить, Солнце потускнело, но это так. Впрочем, человек давно привык к тому, что Солнце тускнеет каждую зиму, даже по вечерам на закате… Почему же удивляться, что произошло с ним сейчас? Ведь если взглянуть в даль прошлого, то так случалось с Солнцем, и не раз. Это отмечалось появлением на Земле ледниковых периодов.
Очевидно, колебания яркости Солнца естественны. В нашем печальном случае потускнение его вызвано искусственно. Возможно, на нем стали происходить угаданные Буровым реакции превращения вещества в протовещество и излучение тепла в окружающую среду уменьшилось. Я долго не понимала сущности такого явления, пока не придумала сама для себя вульгарных аналогий. Мне пришлось зарыться в книги по астрономии и астрофизике.
Разные авторы по-разному представляли историю возникновения звезд и галактик. Некоторые считали, что звезды и их скопления образовались в результата сгущения рассеянного в пространстве вещества. Но это не объясняло особенностей звездообразования. Пришлось допустить, что галактики, состоящие из миллиардов звезд, возникли в результате распада, как бы «испарения» какого-то дозвездного тела непостижимой плотности, где ядра и оболочки атомов находились в таком сжатом состоянии, когда масса галактик уменьшалась в объеме до ничтожной планетки. Вспоминали квазары. Ученые ужаснутся, но я представила это себе в виде выдуманного мной «атомного первольда», который может вдруг испариться, образовав облако паров, где каждая молекула – звезда.
Чтобы представить себе такое сверхтвердое состояние «атомного первольда», я воображала существование некоего сковывающего этот «атомный лед» начала. Когда оно по какой-то причине ослабевало, из «атомного первольда» с чудовищной силой вырывалось струей «паров» вещество, образуя звезды и туманности. При этом выделялась несметная энергия.
Процесс этот продолжается и после образования галактик. В их центрах всегда существует ядро из «атомного первольда», все время выбрасывающее, как видно из множества фотографий, исполинскую струю вновь возникающего вещества, сгущающегося в звезды…
«Перволед» в ничтожных количествах мог сохраниться в любой звезде, даже на остывшей планете.
Буров предположил, что открытая им «Б-субстанция» является не чем иным, как свойством «атомного первольда». Это свойство выражается в способности поглощения нейтронов и концентрации вещества в состояние первоматерии, в «перволед».
Когда в ядре галактики происходит «испарение первольда», «Б-субстанция» побеждается противоположным началом, «А-субстанцией». Представив себе этот механизм, Буров решил создать в лабораторных условиях модель «Ядра галактики», для этого с помощью «Б-суб-станции» сгустить вещество в «перволед», а потом найти способ его освобождения, испарения, то есть обнаружить «А-субстанцию», чтобы использовать ее для излечения Солнца от появившихся на нем язв.
Первоначально ему хотел в этом помочь Ладнов, который по-прежнему был влюблен в меня и искал со мной встреч. Я обычно избегала их, но однажды согласилась, чтобы узнать все о плане Бурова. Мы пошли с ним по лесу на лыжах от кольцевой автодороги в сторону Барвихи.
Ладнов заявил мне, что все рассчитал и убедился в полной невозможности осуществить «бредни протоманьяка»… Я сказала ему, что тотчас уйду, если он будет так называть Сергея Андреевича. Он пообещал быть сдержанным и объяснил, что невозможно провести «великое короткое замыкание», чтобы на миг создать необходимую Бурову мощность. Это потребовало бы вывода из строя всех энергосетей и электрических станций мира, пришлось бы остановить все заводы, железные дороги, погрузить города во тьму, отбросить мир в энергетическое варварство средневековья… Кроме того, проведение задуманного опыта могло бы повести к гибели всего живого на планете, так как невозможно предусмотреть последствий. Ладнов сказал, что ничто не может помочь Бурову, даже его «сенсационный авторитет» после Лондонского конгресса и присуждения ему Ленинской и Нобелевской премий, от денежной части которых Буров отказался в пользу страдающих от обледенения планеты. Сейчас даже нельзя рассматривать предложений Бурова, потому что академик Овесян выдвинул реальный и обещающий план борьбы с обледенением Земли. Он предложил немедленно использовать опыт работы в Арктике «Подводного солнца», построенного на синтезе водорода морской воды в гелий, и соорудить на всех побережьях подобные установки, зажечь десяток тысяч «подводных солнц», компенсировав ими недостающее тепло меркнущего Солнца.
Этот план получил название плана «Подводных созвездий».
Вернувшись с лыжной прогулки, я спросила Бурова, что он думает об этом плане.
Буров, всегда сдержанный, взорвался. Он сказал, что план Овесяна – капитуляция перед Природой, приспособление к ее изменениям, а не устранение последствий причиненного ей вреда.
– Каково придется нашим потомкам, когда Солнце еще больше потускнеет и когда будут сожжены все океаны на Земле? – спросил он.
Потом он признался мне, что пока не вступает в открытый бой с Овесяном. Нужно доказать практическую выполнимость модели «Ядра галактики», найти место, где ее можно создать, а вот тогда…
После конфликта из-за его «дикого мнения» Буров ушел из института Овесяна и работал сейчас в одном из второстепенных физических институтов. Само собой разумеется, что я пошла туда за ним следом, даже не спросив у мамы разрешения. Правда, мама не протестовала… Я была все это время подле него. И я была счастлива.
Руководил этим институтом очень широко мысливший ученый, сразу оценивший приход к нему Бурова. Он предоставил новому сотруднику полную свободу действий, однако возможности института были не по буровским масштабам. Сергею Андреевичу требовалось место для «Ядра галактики». И он вспомнил о своем былом увлечении спелеологией, исследованием пещер. В нем проснулся, как он говорил, «зов бездны», и он устремился на Кавказ, где когда-то при его участии были обнаружены обширные горные полости. Буров сам открыл там подземную пропасть, получившую название «бездны Бурова», глубиной в пятьсот шестьдесят метров. В нее спускались на нейлоновых лестницах. Во время спуска погиб один из исследователей, учитель из Читы. Его тело поднимали на веревках. Это несчастье сорвало экспедицию, и «бездна Бурова» так и осталась неисследованной.
Теперь Буров задумал создать на ее дне модель «Ядра галактики». Группа спелеологов, Буров и я с ним вылетели в Сочи.
Замерзшее впервые Черное море напоминало Арктические проливы.
Из-за гололедицы автомашина еле тащилась по шоссе. Горько было смотреть на заснеженные пальмы с пожухлыми листьями. За бурыми свечками облезших кипарисов на снегу виднелись кабинки пляжа. У самого берега в зеленоватой воде плавали почерневшие льдины. Оторвался припай. Дальше простирались ровные ледяные поля с темными пятнами разводий.
И это Сочи в апреле! С крыш беломраморных санаториев сбрасывали снег…
Здесь нас ждали спелеологи…
Я никого не могла рассмотреть, машинально знакомилась со всеми, лишенная дара речи…. Я видела только ее, свою бывшую русалку, Елену Кирилловну, каким-то чудом оказавшуюся здесь…
Видите ли, она передумала, она решила снова работать с Буровым! И он не отказался!.. Он принял ее в экспедицию…
Я едва сдерживалась. А ведь нужно было не выдать себя. Мы даже расцеловались. И она сказала:
– Ты меня совсем разлюбил, мой Лю.
Что она могла знать о том, кого я разлюбила и кого полюбила!.. На ее лице, конечно, тоже ничего не прочтешь! Все такая же загадочная русалка с глазами цвета тины…
К «бездне Бурова» наша экспедиция была доставлена на вертолете. Они устроились рядом, а я отсела от них на самое заднее сиденье и смотрела вниз, на заснеженные горы.
Потом мы спускались в бездонную пропасть на нейлоновых лестницах. Кто рискнул это сделать, может уже больше ничего на свете не бояться. Полкилометра веревочных лестниц, тысяча шестьсот восемьдесят движений, когда нога робко нащупывает в темноте мягкую ступеньку… А ведь по этим лестницам предстояло еще подняться. Хватит ли сил? Но подниматься надо будет к свету, к солнцу, к жизни!.. А спускались мы в темноту, где все было неизвестно, откуда только раз подняли тело смельчака-учителя…