Собрание сочинений в одном томе

Высоцкий Владимир Семенович

ВОЕННАЯ ПЕСНЯ

Мерцал закат, как сталь клинка. Свою добычу смерть считала. Бой будет завтра, а пока Взвод зарывался в облака И уходил по перевалу. Отставить разговоры! Вперед и вверх, а там… Ведь это наши горы — Они помогут нам! А до войны — вот этот склон Немецкий парень брал с тобою, Он падал вниз, но был спасен, — А вот сейчас, быть может, он Свой автомат готовит к бою. Отставить разговоры! Вперед и вверх, а там… Ведь это наши горы — Они помогут нам! Ты снова здесь, ты собран весь — Ты ждешь заветного сигнала. И парень тот — он тоже здесь, Среди стрелков из «Эдельвейс», — Их надо сбросить с перевала! Отставить разговоры! Вперед и вверх, а там… Ведь это наши горы — Они помогут нам! Взвод лезет вверх, а у реки — Тот, с кем ходил ты раньше в паре. Мы ждем атаки до тоски, А вот альпийские стрелки Сегодня что-то не в ударе… Отставить разговоры! Вперед

и вверх, а там… Ведь это наши горы — Они помогут нам! 1966

СКАЛОЛАЗКА

Я спросил тебя: «Зачем идете в гору вы? — А ты к вершине шла, а ты рвалася в бой. — Ведь Эльбрус и с самолета видно здорово…» Рассмеялась ты — и взяла с собой. И с тех пор ты стала близкая и ласковая, Альпинистка моя, скалолазка моя, — Первый раз меня из трещины вытаскивая, Улыбалась ты, скалолазка моя! А потом за эти пр'oклятые трещины, Когда ужин твой я нахваливал, Получил я две короткие затрещины — Но не обиделся, а приговаривал: «Ох, какая же ты близкая и ласковая, Альпинистка моя, скалолазка моя!..» Каждый раз меня по трещинам выискивая, Ты бранила меня, альпинистка моя! А потом на каждом нашем восхождении — Ну почему ты ко мне недоверчивая?! — Страховала ты меня с наслаждением, Альпинистка моя гуттаперчевая! Ох, какая ж ты не близкая, не ласковая, Альпинистка моя, скалолазка моя! Каждый раз меня из пропасти вытаскивая, Ты ругала меня, скалолазка моя. За тобой тянулся из последней силы я — До тебя уже мне рукой подать, — Вот долезу и скажу: «Довольно, милая!» Тут сорвался вниз, но успел сказать: «Ох, какая же ты близкая и ласковая, Альпинистка моя скалоласковая!..» Мы теперь с тобою одной веревкой связаны — Стали оба мы скалолазами! 1966

ПРОЩАНИЕ С ГОРАМИ

В суету городов и в потоки машин Возвращаемся мы — просто некуда деться! — И спускаемся вниз с покоренных вершин, Оставляя в горах свое сердце. Так оставьте ненужные споры — Я себе уже все доказал: Лучше гор могут быть только горы, На которых еще не бывал. Кто захочет в беде оставаться один, Кто захочет уйти, зову сердца не внемля?! Но спускаемся мы с покоренных вершин, — Что же делать — и боги спускались на землю. Так оставьте ненужные споры — Я себе уже все доказал: Лучше гор могут быть только горы, На которых еще не бывал. Сколько слов и надежд, сколько песен и тем Горы будят у нас — и зовут нас остаться! — Но спускаемся мы — кто на год, кто совсем, — Потому что всегда мы должны возвращаться. Так оставьте ненужные споры — Я себе уже все доказал: Лучше гор могут быть только горы, На которых никто не бывал! 1966

«Свои обиды каждый человек…»

Свои обиды каждый человек — Проходит время — и забывает. А моя печаль — как вечный снег: Не тает, не тает. Не тает она и летом В полуденный зной, — И знаю я: печаль-тоску мне эту Век носить с собой. 1966

ОНА БЫЛА В ПАРИЖЕ

Наверно, я погиб: глаза закрою — вижу. Наверно, я погиб: робею, а потом — Куда мне до нее — она была в Париже, И я вчера узнал — не только в ём одном! Какие песни пел я ей про Север дальний! — Я думал: вот чуть-чуть — и будем мы на «ты», — Но я напрасно пел о полосе нейтральной — Ей глубоко плевать, какие там цветы. Я спел тогда еще — я думал, это ближе — «Про счетчик», «Про того, кто раньше с нею был»… Но чт'o ей до меня — она была в Париже, — Ей сам Марсель Марсо чевой-то говорил! Я бросил свой завод — хоть, в общем, был не вправе, — Засел за словари на совесть и на страх… Но что ей от того — она уже в Варшаве, — Мы снова говорим на разных языках… Приедет — я скажу по-польски: «Пр'oшу, пани, Прими таким как есть, не буду больше петь…» Но чт'o ей до меня — она уже в Иране, — Я понял: мне за ней, конечно, не успеть! Она сегодня здесь, а завтра будет в 'Oсле, — Да, я попал впросак, да, я попал в беду!.. Кто раньше с нею был, и тот, кто будет после, — Пусть пробуют они — я лучше пережду! 1966

«Возле города Пекина…»

Возле города Пекина Ходят-бродят хунвэйбины, И старинные картины Ищут-рыщут хунвэйбины, — И не то чтоб хунвэйбины Любят статуи, картины: Вместо статуй будут урны «Революции культурной». И ведь, главное, знаю отлично я, Как они произносятся, — Но чтой-то весьма неприличное На язык ко мне просится: Хун-вэй-бины… Вот придумал им забаву Ихний вождь товарищ Мао: Не ходите, дети, в школу — Приходите бить крамолу! И не то чтоб эти детки Были вовсе — малолетки, — Изрубили эти детки Очень многих на котлетки! И ведь, главное, знаю отлично я, Как они произносятся, — Но чтой-то весьма неприличное На язык ко мне просится: Хун-вэй-бины… Вот немного посидели, А теперь похулиганим — Что-то тихо в самом деле, — Думал Мао с Ляо Бянем. — Чем еще уконтрапупишь Мировую атмосферу: Мы покажем крупный кукиш СэШэА и эСеСеРу! И ведь, главное, знаю отлично я, Как они произносятся, — Но чтой-то весьма неприличное На язык ко мне просится: Хун-вэй-бины… 1966

ПЕСНЯ-СКАЗКА О НЕЧИСТИ

В заповедных и дремучих страшных Муромских лесах Всяка нечисть бродит тучей и в проезжих сеет страх: Воет воем, что твои упокойники, Если есть там соловьи — то разбойники. Страшно, аж жуть! В заколдованных болотах там кикиморы живут, — Защекочут до икоты и на дно уволокут. Будь ты пеший, будь ты конный — заграбастают, А уж лешие — так п'o лесу и шастают. Страшно, аж жуть! А мужик, купец и воин — попадал в дремучий лес, — Кто зачем: кто с перепою, а кто сдуру в чащу лез. По причине попадали, без причины ли, — Только всех их и видали — словно сгинули. Страшно, аж жуть! Из заморского из лесу, где и вовсе сущий ад, Где такие злые бесы — чуть друг друга не едят, — Чтоб творить им совместное зло потом, Поделиться приехали опытом. Страшно, аж жуть! Соловей-разбойник главный им устроил буйный пир, А от их был Змей трехглавый и слуга его — Вампир, — Пили зелье в черепах, ели бульники, Танцевали на гробах, богохульники! Страшно, аж жуть! Змей Горыныч взмыл на древо, ну — раскачивать его: «Выводи, Разбойник, девок, — пусть покажут кой-чего! Пусть нам лешие попляшут, попоют! А не то я, матерь вашу, всех сгною!» Страшно, аж жуть! Все взревели, как медведи: «Натерпелись — сколько лет! Ведьмы мы али не ведьмы, патриотки али нет?! Н'aлил бельма, ишь ты, клещ, — отоварился! А еще на наших женщин позарился!..» Страшно, аж жуть! Соловей-разбойник тоже был не только лыком шит, — Гикнул, свистнул, крикнул: «Рожа, ты, заморский паразит! Убирайся без бою, уматывай И Вампира с собою прихватывай!» Страшно, аж жуть! …А теперь седые люди помнят прежние дела: Билась нечисть грудью в груди и друг друга извела, — Прекратилося навек безобразие — Ходит в лес человек безбоязненно. И не страшно ничуть! <1966 или 1967>

ПЕСНЯ О НОВОМ ВРЕМЕНИ

Как призывный набат, прозвучали в ночи тяжело шаги, — Значит, скоро и нам — уходить и прощаться без слов. По нехоженым тропам протопали лошади, лошади, Неизвестно к какому концу унося седоков. Наше время иное, лихое, но счастье, как встарь, ищи! И в погоню летим мы за ним, убегающим, вслед. Только вот в этой скачке теряем мы лучших товарищей, На скаку не заметив, что рядом — товарищей нет. И еще будем долго огни принимать за пожары мы, Будет долго зловещим казаться нам скрип сапогов, О войне будут детские игры с названьями старыми, И людей будем долго делить на своих и врагов. А когда отгрохочет, когда отгорит и отплачется, И когда наши кони устанут под нами скакать, И когда наши девушки сменят шинели на платьица, — Не забыть бы тогда, не простить бы и не потерять!.. <1966 или 1967>

ГОЛОЛЕД

Гололед на Земле, гололед — Целый год напролет гололед. Будто нет ни весны, ни лета — В саван белый одета планета — Люди, падая, бьются об лед. Гололед на Земле, гололед — Целый год напролет гололед. Гололед, гололед, гололед — Целый год напролет, целый год. Даже если всю Землю — в облет, Не касаясь планеты ногами, — Не один, так другой упадет На поверхность, а там — гололед! — И затопчут его сапогами. Гололед на Земле, гололед — Целый год напролет гололед. Гололед, гололед, гололед — Целый год напролет, целый год. Только — лед, словно зеркало, лед, Но на детский каток не похоже, — Может — зверь не упавши пройдет… Гололед! — и двуногий встает На четыре конечности тоже. Гололед на Земле, гололед — Целый год напролет гололед. Гололед, гололед, гололед — Целый год напролет, целый год. Зима 1966/67, ред. <1973>

«Вот — главный вход, но только вот…»

Вот — главный вход, но только вот Упрашивать — я лучше сдохну, — Вхожу я через черный ход, А выходить стараюсь в окна. Не вгоняю я в гроб никого, Но вчера меня, тепленького — Хоть бываю и хуже я сам, — Оскорбили до ужаса. И, плюнув в пьяное мурло И обвязав лицо портьерой, Я вышел прямо сквозь стекло — В объятья к милиционеру. И меня — окровавленного, Всенародно прославленного, Прям как был я — в амбиции Довели до милиции. И, кулаками покарав И попинав меня ногами, Мне присудили крупный штраф — За то, что я нахулиганил. А потом — перевязанному, Несправедливо наказанному — Сердобольные мальчики Дали спать на диванчике. Проснулся я — еще темно, — Успел поспать и отдохнуть я, — Встаю и, как всегда, — в окно, Но на окне — стальные прутья! И меня — патентованного, Ко всему подготовленного, — Эти прутья печальные Ввергли в бездну отчаянья. А рано утром — верь не верь — Я встал, от слабости шатаясь, — И вышел в дверь — я вышел в дверь! — С тех пор в себе я сомневаюсь. В мире — тишь и безветрие, Чистота и симметрия, — На душе моей — тягостно, И живу я безрадостно. Зима 1966/67

1967–1970

«Корабли постоят — и ложатся на курс…»

Корабли постоят — и ложатся на курс, — Но они возвращаются сквозь непогоды… Не пройдет и полгода — и я появлюсь, — Чтобы снова уйти на полгода. Возвращаются все — кроме лучших друзей, Кроме самых любимых и преданных женщин. Возвращаются все — кроме тех, кто нужней, — Я не верю судьбе, а себе — еще меньше. Но мне хочется верить, что это не так, Что сжигать корабли скоро выйдет из моды. Я, конечно, вернусь — весь в друзьях и в делах — Я, конечно, спою — не пройдет и полгода. Я, конечно, вернусь — весь в друзьях и в мечтах, — Я, конечно, спою — не пройдет и полгода. <1967>