Собрание сочинений в семи томах. Том 3. Романы
Шрифт:
Станда старательно зажимает термометр под мышкой.
— Нет, лишь так… по «Кристине». Я как-то раз держал ему вешку…
— Он о вас по телефону справлялся. — Доктор некоторое время молча глядит в окна. — Он… У его отца в Швеции угольные шахты. Господин Хансен работает над каким-то изобретением для шахт, как будто очень важным… — Доктор забарабанил пальцами по стеклу. — Я думал, вы с ним знакомы. Или… с его женой.
Станда молчит и что есть силы прижимает руку к телу.
— Ну-ка. — Доктор оборачивается и берет у Станды термометр. — Так, ничего. Все в порядке. А вот эти газеты прислал вам почитать господин Хансен. В одиннадцать… отправляйтесь на перевязку.
Станда барином
Есть, конечно, и очень много! И короткие заметки, и более пространные статьи, а вот даже заголовок: «Шахта смерти»! «Кристина» потребовала новых кровавых жертв! Возмущение шахтеров, и настойчивые жалобы на недостаток мер по охране безопасности. Успокоительные объяснения управления бассейном. В парламент подан срочный запрос. Министерство посылает чрезвычайную комиссию для расследования… (Значит, было очень серьезное дело, — изумляется Станда, и от этого его гордость еще увеличивается.) «Спасательные работы на северном участке ведутся безостановочно днем и ночью, — читает Станда с взволнованно бьющимся сердцем. — Есть надежда, что шахтерам, работающим с беспримерной самоотверженностью, удастся спасти заживо погребенных товарищей. Это, как мы уже сообщали, десятник Иозеф Мадр — отец троих детей, крепильщик Ян Рамас, имеющий одного ребенка, и Антонин Кулда — отец семерых детей». «Героическая борьба под землей, — читает Станда в другом месте и одобрительно кивает головой. — Рискуя жизнью, спасательные команды бросаются в обвалившиеся шахты». (Это не шахты, — поправляет Станда, — а горизонтальная выработка; но остальное — истинная правда, то-то ребята рты разинут!) «В ходе спасательных работ на самом опасном участке особенно отличился юный герой…»
Станда сел, моргая, и сердце у него замерло. Постой, постой: сначала вздохни поглубже и тогда читай: «…на самом опасном участке особенно отличился юный герой…» Ну, спокойно же, спокойно! И Станда, наморщив лоб, медленно читает почти по слогам:«…особенно отличился юный герой, семнадцатилетний откатчик Станислав Пулпан, получивший тяжелое ранение; затем шахтеры Вацлав Брунер и Ант. Голый, помещенные в больницу после отравления рудничным газом…» Вот оно: «…юный герой Станислав Пулпан…» — написано черным по белому, и ничего другого отсюда не вычитаешь!
Значит, вот как, — и «юный герой» от слабости вынужден лечь. Черт побери, кто это им сообщил! И что скажет команда?.. Делаешь неслыханную глупость, хватаешься за обшивку руками… а в газетах пишут — герой! Теперь вся первая спасательная поднимет Станду на смех; хорош «герой», нечего сказать, пальцы прищемил, вместо того чтобы вагонетку катить, как положено! Деда Суханека засыпало, а он снова туда лезет; и он, видишь ли, вовсе не герой. Или Мартинек. Ему на голову балка свалилась, а Мартинек почесался только и говорит, вот, черт возьми, силища какая, и снова как ни в чем не бывало берется за работу; и никто его героем не называет. А Станда валяется тут как барон и яички жрет — «герой», ничего не скажешь! Станде до ужаса совестно перед бригадой, он готов разреветься от стыда. Что ребята-то подумают — любой из них сделал в сто раз больше, — и это животное Матула, и горлопан Пепек; надо же, чтоб как раз с ним, со Стандой, это случилось!
Станда лежит уничтоженный, уставясь в потолок, руку дергает, она болит, но все равно, так ему и надо. «Что, собственно, я сделал геройского? — думает он пристыженно. — Все время трусил! От страху чуть в штаны не наложил, с грехом пополам вывез несколько несчастных вагонеток; а потом по глупости, потому что до сих пор в шахте не пообтерся, взял и
— К вам гости, — предупредительно говорит кто-то в дверях.
«Юный герой» быстро сел и вытер слезы.
— Кто… кто?
В дверях стоит толстая сестра, и вид у нее почти торжественный. Только бы не из ребят кто-нибудь, — в ужасе думает Станда. Но уже издали доносится благоухание, и в комнату, склонив длинную шею, входит госпожа Хансен. В руках у нее большая охапка тяжелых роз, и она, остановившись посреди комнаты, ищет что-то взглядом.
— Стул! — спохватывается толстая сестра; вернувшись через минуту со стулом, она ставит его у постели Станды.
А Станда, открыв рот, таращит глаза на молодую шведку; он даже не замечает, что у него все еще текут слезы из глаз. Боже, как она прекрасна!
Госпожа Хансен порывисто села.
— Это вам, — сказала она по-немецки и торопливо положила розы Станде на одеяло. — За то, что вы сделали… что вы хотели сделать для Акселя. Благодарю вас.
Она говорила быстро, она все делает слишком быстро, и Станда еле успевает следить за ее речью. Только теперь она подняла голову и улыбнулась; Станда поспешно поправил рубашку, распахнувшуюся на груди, и что-то пробормотал, но госпожа Хансен бросила на него взгляд, полный пристального внимания.
— Вам больно! Ложитесь, сейчас же ложитесь!
— Nein, nein! — запротестовал Станда.
— Вы должны лечь! Аксель мне рассказал, что вы хотели удержать балку у него над головой… Это так мило с вашей стороны! Он мне и раньше о вас говорил — он часто о вас говорил. Аксель это… ну, вы ведь знаете и сами… — Она опустила глаза. — Я рада, что здешние рабочие его так любят. Он… ужасно славный, правда?
— Ja, — вздохнул счастливый Станда и натянул на себя одеяло до самого носа, чтобы не было видно, что он не брит.
— Он как маленький мальчик. Ведь вы его знаете. Аксель — настоящий ребенок. Когда вы с ним познакомитесь ближе… Вы, конечно, знаете, что он работает над каким-то изобретением для шахт?
— Ja.
— Ночи напролет, ночи напролет сидит и чертит, а днем торчит в шахте… Он ни за что не хотел показать мне, как там под землей. Не хочет взять меня с собой, говорит, шахтеры этого не любят, я имею в виду женщин в шахте… Это правда?
— Ja.
— Должно быть, там ужасно, в шахте. Я была учительницей; у меня было в школе двадцать человек детей, в горах над Вассияуре, совсем за Полярным кругом, знаете, где одни только олени и гномы; там я учила читать вот таких маленьких лапландцев. Они были удивительно милые и лукавые. Вы любите детей?
— Ja.
— Вы должны прийти к нам на чашку чая… потом, конечно, — улыбнулась она. — Я люблю вас за то, что вы любите Акселя. И вы хотели спасти ему жизнь, это просто чудесно с вашей стороны. Мы здесь так одиноки… Вы ведь знаете, почему мы уехали из Швеции, нет?
— Nein, — нерешительно сказал Станда.
— Отчасти… из-за некоторых взглядов Акселя, а главное из-за того, что он хотел на мне жениться. Он просто вбил это себе в голову, а семья хотела его отговорить. Тогда мы обвенчались и уехали… Все здесь к нам так замечательно относятся, но мне хотелось бы, чтобы Аксель больше общался с людьми, не так ли? Особенно теперь, когда… я не смогу уделять ему столько времени. Вы играете в теннис?