Собрание сочинений в семи томах. Том 3. Романы
Шрифт:
Санитары наклоняются, чтобы поднять Станду с носилок; так, осторожно, возьми меня за шею, осторожнее, — и бережно, чуть ли не почтительно, его вводят в клеть. У Станды кружится голова, он повис у кого-то на шее, но испытывает, неведомо почему, безграничную гордость, почти забывая мучительную боль в руке. Станду охватывает приятная слабость…
— Выпей скорей, — говорит второй санитар и подносит к губам Станды фляжку. Отхлебнув, Станда поперхнулся, оказывается — коньяк; и тут же от блаженства и боли голова у него совсем
— Это был… взрыв… понимаете? — возбужденно лепечет он. — Вдруг ка-ак треснет… и… и… кловля посыпалась, кловля.
Станда понимает, что произносит «кловля» вместо «кровля», и хочет поправиться.
— Кловля, понимаете? — повторяет он. — Кловля.
Ему самому становится смешно.
— Кловля, — еще раз вырывается у него. Он громко хохочет, и руку начинает болезненно дергать.
— Хорошо, хорошо, — ворчливо успокаивает его тот санитар, у которого Станда повис на шее, и крепко обхватывает его за талию.
— Дружище, я тебя тоже люблю, — торжественно произносит Станда.
Клеть останавливается, и два санитара выводят Станду.
— Бог в помощь, — говорит кто-то и отдает честь.
Да ведь еще день, изумляется Станда и по-совиному жмурит глаза; неужели еще день?
— Который час? — спрашивает он.
— Скоро шесть. Осторожно, садись.
— Что это за кровь? — спрашивает Станда, указывая на землю возле своих ног, и хмурит брови. — Ее должны были вытереть, что за безобразие!
— Так, теперь ложись!
— Куда?
— На носилки, мы тебя понесем.
Станду несут по двору; у решетчатых ворот «Кристины» стоит несколько зевак… «Как-то здесь кого-то уже несли, — смутно припоминает Станда, — боже, когда же это было?» Вот и машина «Скорой помощи», санитары поднимают носилки и медленно, очень медленно просовывают их в автомобиль. «Кого же тогда несли? — задумывается Станда. — И когда это было?»
Машина трогается, и Станда, откатчик первой спасательной команды, снова начинает по-детски хныкать от невыносимой боли.
— Посмотрим, посмотрим, — суетится толстый главный врач… — Не бойтесь, юноша, больно не будет… Ну, поскорей, сестра, раздеть, выкупать — и в операционную.
Станде отчаянно стыдно, когда две чистенькие медсестры стаскивают с него штаны и носки и ведут в ванну.
— Я сам, — протестует он, но бесполезно; его уже намыливает и трет этакая веселая толстая мамаша с блестящими щеками.
— Сейчас, сейчас, — смеется она и утирает ему даже нос.
— Пальцы отрезать я не позволю, — угрюмо твердит
Станда, полный решимости защищать их не на живот, а на смерть, если этому толстяку доктору вздумается подойти к нему с ножницами или с чем-либо подобным. Но когда Станду привели в операционную, он совсем пал духом: сидит на краешке стула и тоскливо озирается. К нему подходит молодой врач в белом халате.
— Послушайте,
— Не было, — испуганно бормочет Станда.
— В таком случае я сделаю вам противостолбнячную прививку, — удовлетворенно говорит молодой врач и не спеша начинает возиться с какими-то штучками. — Больно не будет.
Он натирает руку Станды повыше локтя чем-то холодным и затем подходит с тонкой иглой; Станду охватывает ужас.
— Теперь держитесь, — громко говорит врач, захватывая двумя пальцами кожу на руке Станды, и быстро, с силой вонзает иглу. Станда приглушенно вскрикивает.
— Ну, ну, — ворчит молодой врач. — Перенесли такую травму, а теперь хнычете от простой инъекции!
Станда в растерянности; как объяснить доктору, что там с ним была команда, а здесь он один; это, сударь, огромная разница! А в дверь уже вваливается шумливый толстяк, главный врач, в белом халате, за ним две белые медсестры, будто служки за священником. У Станды замирает сердце.
— Положить! — кричит толстый доктор и отворачивается, чтобы еще раз вымыть руки; не успевает Станда сообразить, что происходит, как уже лежит на столе и видит над собой белый потолок; ему только смутно припоминается, что к этому столу он покорно, как овечка, подошел сам и кто-то только помог ему лечь. А на носу у Станды лежит уже что-то мокрое, и чей-то голос говорит:
— Дышите глубже и считайте до двадцати.
Станда начал считать, но тут ему вспоминается «кловля», и он громко хохочет.
— Кловля падает, кловля. Пепек, это кловля! — Станда захлебывается от смеха. — Замухрышка, замухрышка Андрес, — сморчок и замухрышка! Мартинек, спой… «Зачем вам плакать, очи голубые, — затянул Станда, — вам все равно моими не бывать!..»
А тем временем звякали какие-то инструменты.
— Подержите, сестра, — быстро говорит кто-то, а Станда поет:
— «Вовек не бу-удете моими, зачем же ду-мать обо мне…» Пой, Мартинек, ты золотой парень!
— Ножницы! — слышится голос.
— «Ставили для каменщиков плотники леса… — во все горло распевает Станда. — А по ним гуляет девица-краса… Девица-краса, синие глаза…»
— Держите, — говорит голос, и Станда теряет сознание.
Когда он пришел в себя, над ним был уже другой белый потолок, и Станда лежал в белой постели. Рядом стояла белая толстая сестра со стаканом какой-то желтоватой жидкости в руке.
— Теперь выпейте это, — сказала она, — и спокойной ночи.
Станда жадно выпил горькую жидкость и откинулся на подушку. Здесь все время чем-то пахнет, йодоформом, что ли, ну да ладно уж. Где-то далеко болезненно подергивает — наверное, руку; Станда поднимает ее и обнаруживает, что вместо кисти у него нечто вроде большой куклы из бинтов.