Собрание сочинений в шести томах т.5
Шрифт:
После чего решительно объявляю политическое кочумалово. Конечно, только Бог всегда располагает, а я в данный момент дознания всего лишь предполагаю, что если б наконец-то весь наш народ перевели с устных показаний на письменные, то в нем с ходу стало бы больше писателей, чем читателей. Потому что, если хотите знать мое мнение, из предварительного следствия обозримей, чем со свободы, видны основные очертания Страшного суда, по сравнению с которым нарсуд – это же смешно… это меньше того же микроба на фоне, допустим, слона. Заодно произошел бы исторический обгон вражеской Америки и всех стран Евросоюза хотя бы по писательству, а то и по правописанию истин. Поэтому, как это происходит на пляже, чтоб далеко не летать, в Греции, – поэтому официально спрашиваю у политологии всяких Глоббов и Павловских: хули уж терять время? Забыли эту тему.
Продолжая политически кочумать, возвращаюсь к описанию противозаконно текущего моего дела. Я, добавляю письменно Валяеву, находясь в плену у душманства, молчал. Ни одной военной тайны врагу не выдал – это для меня святое – кроме той похабной тайны, что наш замполит является пассивным гомсомольцем и после отбоя пидарасит с активным начкухней кавказской, конечно, нации, которая после еврейского свала заняла все теплые местечки, где можно, а где и нельзя. Но это фаллос с вами, гады народа, как выражались древние греки. Век не забуду нашего историка, классного руководителя и к тому же алкаша, пиво бадаевское с которым выпивали на уроках.
– Хорошо, Жыднов, – не умолкал Валяев, настырно оскорбляя все мои нацгены, никакой не замаранные индородностью, – упирайся, плюгавый ублюдок, я тебя все равно воткну после суда в такую зону, где ты, хранитель бандитских тел обоего пола, от звонка до звонка не слезешь с халабалы извращенцев в особо опасных для общества размерах.
Я Валяеву не раз солидно давал знать, что это довольно пустое дело – грозить мужику решеткой, а хрену эрогенной зоной. Ко мне в плену порядочней относились, чем он, хотя в общем-то принудили поменять веру отцов на временное коленопреклонение перед тамошним исламом.
То есть Валяев зверски принуждал меня дать показания на пацанов, взявших ювелирку, но якобы под моим началом изнасиловавших хозяйку бизнеса, племянницу местного УВД. Это дело как глухо висело на ментовке, так и продолжает висеть, подобно нестираным кальсонам моего с женой соседа по балкону. Не буду отвлекаться от существа дела.
Три дня один раз я молчал, чем, честно признаюсь, пытался образовать в бессердечном следователе Валяеве хоть какой-нибудь обширный инфаркт.
Потом задаю ему вопрос:
– Тогда как я, гражданин начальник, вот уже целый год нахожусь в самооплачиваемом кайфовом плену у жены Зины – то почему подозрение в рейпухе, верней, в нашем изнасиловании, пало на меня лично? И где, собственно говоря, улики, анализы моей и пацанов детородной кисельной жидкости, очная ставка с дамой, потерпевшей принудсекс, адвокат и все такое – чем все это накрылось, типа где мы видим новый подход к общечеловеческому глумлению над недоказанностью моей вины?
– Есть оперативки, Жыднов, что ты возомнил себя семи пядей во лбу, а также в лобке, торчишь на учебных пособиях по продлению полового акта до нескольких часов по местному времени, задаешь вопросы бывшей вражеской радиостанции Би-би-си, сидишь в сортире с японской порнухой в свободной от туалетной бумаги руке, главное, в автобусе, подонок, листаешь «Плейбой». Вся эта совокупиловка и толкнула вашу шайку на грабеж с дальнейшей групповухой. Понял?
Я вновь ухожу в кочумалово и письменно ему отвечаю, что с воином интердолга такое шилово-давилово не прохезает – но пасаран. Если Жеднов освободился из плена без помощи министра обороны, кроме того, начхал на Красный Крест и героически вернулся из ислама в родное православие, то от клеветы шитого дела он будет откручиваться до послед-ней, гадом мне быть, гайки в скамье подсудимых. Я не бандит и не изнасилователь, потому что уважаю в любом из экстазов полового акта не зверский садизм, а исключительно взаимоотдачу противоположных полов, обжимаемых друг другом на почве или случайной нелюбви или же обоюдно любовного брака – не менее.
Показаний, с исключительным пишу ради правды вдохновением, ни от кого на меня никаких нет – раз; я служил всего лишь телохранителем и никогда на крайм не иду принципиально в виду нежелания после всего, что пережил, спать в разлуке с женой Зиной хотя бы одну ночь – два; в-третьих, я еще в плену заимел иммунку против насилия.
Плен закалил меня лично сексуальной голодухой, как космонавта на его мучительной орбите. Глаза, бывало, на лоб лезли, но я, как некоторые духи, не опускал сам себя даже до скотоложства с ишаками, не говоря уж о козах и козлах.
Кроме того, заведомо пассивный замполит так поучал нас на политзанятиях в учебке:
– Для избежания, товарищи воины интердолга, мародерских отношений с женским полом на территории врага советская власть от имени гуманной природы нашей партии предоставляет советскому солдату альтернативный секс со своею собственной фигурой рыцаря-освободителя Отечества слаборазвитых стран, ставших на наш путь… – бла-бла-бла и в том же духе.
А Валяев то и дело продолжал называть меня через «Ы» и зверски пытался выдавить ложные показания из совести, явно провоцируя мою личность на последующее бешенство реакции.
Поэтому я политически сдержанно отказывался не только от дальнейшего базара с Валяевым, но и мужественно прервал в себе процесс пищеварения, типа объявил голодовку. И конечно, передал маляву своим афганам. А как, спрашивается, не передать, если малява – тоже для меня святое, как и военная тайна, еще сам Пушкин описывал такие принципы: от сумы да от тюрьмы не зарекайся, береги честь смолоду, а простату с холоду, не дай мне Бог сойти с ума. По всему по этому афганы с немедленной солидарностью устроили перед прокуратурой буйный митинг протеста в настроении, приподнятом пивом и вином.
Подействовало – выборы же были на носу. Валяева сразу же дернули на повышение в Москву. А мое дело садистически долго не передавали другому следаку.
И вот теперь перехожу к предыстории случившегося, где все увязано в такой узел, что даже Александру Солженицыну, у которого в фамилии имеется самое что ни на есть настоящее «Ы», никогда подобного узла не разрубить.
2
Итак, оглушенный взрывом мины, довольно нелепо, но для дальнейшего блага молодости и жизни, попадаю в плен к врагам нашего православия. Понятное дело, они меня там по-бериевски допрашивали и чуть ли не зверски отпетушили бы, если б не взвыл я с нечеловеческой силой всего своего второго дыхания.