Собрание сочинений в шести томах. т.6
Шрифт:
Такая была мне прочитана напоследок нудноватая лекция, после чего вся семья отбыла в Дом творчества; и, конечно, я там у них в баре баловался шикарными запасами спиртного, протирал полы, следя за чистотой огромной квартиры; между прочим, успел с непосредственной помощью Опса закадрить возле Пушкина двух премилых наивных телок.
Тогда же я просек, что неотразимо обаятельный, крайне любвеобильный Опс – залог успешного кадрежа, временно решавшего все мои экзистушно-сексушные проблемы; вероятно, он пробуждал в чувствительных, но крайне стеснительных и скрытных натурах одиноких девушек и дамочек бессознательное желание причаститься к образу красоты, запечатленному не только в лицах и фигурах очередных киноидолов и киноидолиц, но
«А почему бы, – говорил я, – нам не выпить по чашечке кофе?.. вы очень нравитесь Опсу, тем более мы с ним проживаем в двух шагах отсюда».
Милая особа или отшивала, или запросто соглашалась быть гостьей; вот и все: рюмочки, закусочка, чаек; гостья всячески обласкивала и взъерошивала Опса, пока я тонко, звонко и прозрачно не намекал, что не мешало бы эдак вот взъерошить и меня, Олуха лопоухого, я ведь тоже все-таки истосковался по взаимной нежности в области промежности; остальное было уже не делом сексуальной техники, а проявлением всесильного могущества, как говорят в народе, ебитской силы.
14
Итак, жду на балконе американку, первую свою клиентку, и держу волненье под контролем… замечаю ее без пяти три… фланирует не спеша, все-таки улица Горького – это наша Мейн-стрит, а не какая-то провинциальная плешка… вот, наблюдаю, докандехала до перекрестка, кажется, никто за ней не увязался… слегка там осмотрелась, щелкнула пару раз Пушкина, возвратилась обратно, глянула на номер дома, вошла под арку, умница…
Кстати, иностранов в те дни столько развелось в Москве, что никаких хвостов не хватило бы для виляний за ними, явно кинувшимися в трюмы тонущего нашего парохода, летевшего по волнам – нынче здесь, завтра там; иностранам, да и лубянским аналитикам тоже, раньше, чем рядовым совкам, стало ясно, что пароход, мчавший на всех парах и узлах к сияющим вершинам, напоролся днищем базисным на историческую мель; напоролся исключительно из-за фанатичной тупости дебильных кремлевских лоцманов-первопроходцев… они же никогда не имели никаких знаний о мелководности каменистого и опасного дна Утопии, кроме туповатых догм и умозрительных рекомендаций основоположников насчет тотального террора против врагов народа; впрочем, лубянские аналитики знали лучше забугровых тугодумов о надвигающемся урагане и неминуемом крушении, поэтому первыми стали линять с обреченной посудины; им уже было не до забот о туристах – абы спасти, вывезти или перевести за бугор многомиллиардные суммы.
Проклятая тяга к отвлеченьям мешает «Запискам», но на то они и записки, чтоб не быть сочинением иного жанра…
Вдруг – звонок… Опс с дикой яростью, как на живого врага, бросается на клеенку двери, достаточно уже изорванную его когтями… выждав с полминуты, открываю… Опс и дама с первого же взгляда начинают обжимать друг друга и со страстными стонами лизаться от счастья встречи – о, боже мой, о, боже! – и от умилительно взаимной любви с первого взгляда.
«Меня зовут Жозефина, если коротко, Джо».
«Очень приятно, Джо… я, извините за необходимую тут у нас конспирацию, не Игорь, а всего лишь Владимир… не удивляйтесь, ваш язык зубрю с детского садика, затем, само собой, английская школа… на нашем стараюсь читать как можно меньше – очень уж тошнит от тутошней хренотени соцреализма».
«О-о! Чей это портрет? Кажется, Глазунов?»
«Совершенно верно, у вас глаз – алмаз, это портрет нашего очень видного писателя… рядом тоже Глазунов, верней, портрет супруги писателя, оба они родители моего лучшего друга… я сторожу их квартиру, являясь камердинером и слугой данного пса».
«Что такое хренотень?»
«Что-то вроде туалетной бумаги, использованной не по назначению».
«Ха-ха-ха, хрено-тень соцреализма – мне нравится бесстрашный русский юмор… транскрибируйте, будьте добры, вот мой «Монблан» и специальный блокнотик для ваших идиом и необыкновенно замысловатого сленга… если
Я транскрибировал и вписал на русском очередной шедевр народной речи: «ни капли в рот, ни сантиметра в жопу»; выражение совершенно восхитило Джо, заверившей, что оно непременно зазвучит в фильме знакомого голливудского режиссера об алкоголике-пидарасе, взявшем себя в руки и мужественно ставшем гетеросексуальным миллионером.
С этой минуты Опс, как ревнивый рыцарь, видел врага и соперника исключительно во мне; он ворчал и глухо порыкивал, словно бы предупреждая, что сегодня не так-то уж будет просто от него отделаться.
Я ни с того ни с сего на секунду закомплексовал; выходит, я, неблагодарная свинья и подонок, хаваю тут чужую номенклатурную бациллу, истощаю бар, к тому же зазываю забугровую телку для незаконной валютной сделки, возможной фарцовки и, кто знает, пары палок… а если вдруг наедут менты или, что еще хуже, гэбэшники?.. писатель моментально сделается невыездным, его понизят в звании, пошарят из списков будущих лауреатов, вышибут к чертям из спецраспределителя, вам, скажут, пиздец, забейте крест на домах творчества… что станет с Котей, с Галиной Павловной?.. мгновенно же решаю, что в этом случае буду о них заботиться, как-нибудь не пропадем, писателя посадим сочинять сценарии подпольной мультипорнухи для японцев… это принесло потрясный барыш одному моему шустрому знакомому…
«Этот Глазунов продается?»
«Если вы о портрете, то он мне не принадлежит… у меня есть для вас кое-что поинтересней плакатной хренотени».
Стол у меня уже накрыт, по-быстрому зажигаю газ под кастрюлькой с потрясным вегетарианским борщом, потом под сковородкой с бараньим жарким, слегка подогреваю картофельные, с грибной подливой, оладушки… всего такого, уверен, Джо вообще в жизни своей за щекой не держала… тем не менее игривое настроение я умело сдерживал… ну, как говорится, слово за слово, хером по столу, аперитивчик, закусываем самодельными моими воланчиками с икоркой, с грибочками… ужасно аппетитная Джо по-деловому оглядывает стены столовой – картинки всякие, портретики, пейзажики, фигурки, гобеленчики, преподношения благодарного народа, то да се… вижу, что она старается скрыть деловой азарт, следовательно, и нетерпеливое желание поскорей начать сделку… однако жратва пришлась ей в самую масть.
«Стряпня, – говорю, – это мое хобби, как и лингвистика, рад, что нравится, но дело у меня вот какое: во-первых, готов с большой для вас выгодой обменять наши деревянные на ваши драгоценные баксы… во-вторых, могу показать кое-что интересненькое… в-третьих, ваше дело – верить мне или не верить, но нас никто здесь не видит, не слышит, дела я привык вести исключительно в одиночку… какой курс вас устроит?»
«Более высокий, чем ваш зверский – не меньше рубля восьмидесяти за бакс».
«О'кей, – говорю, чтоб не жадничать, – на первый раз пусть будет ровно два рубля, зачин – святое дело».
Разными купюрами отсчитываю пять штук рубликов, зеленью получаю две с половиной; вскоре я увеличу сию сумму в два раза, отдав за деревянные богатющему дантисту Шварцману, со всем своим семейством сваливающему на историческую родину; он будет счастлив, ибо крайне удручен тем, что пухнут мозги – не знает человек, куда девать «прессованную фанеру».
«Спасибо, Владимир, теперь я с удовольствием посмотрела бы что-нибудь интересненькое».
О'кей, притараниваю из своей комнатушки несколько отличных досок, по дешевке купленных у одного шаромыги, пару замечательных – с бирюзой – складней и обалденную акварель Зверева, у него у самого случайно взятую за литр водяры… прекрасного мазилу так ломало с бодуновой трясучки, что кисточка из пальцев выскользнула на пол… он с трудом ее отыскивал, ползая по полу, и не находил… а когда врезал на халяву виски из горла моей фляги – моментально нашел… конечно, ничего этого я гостье не рассказал.