Собрание сочинений в шести томах. т.6
Шрифт:
Юз Алешковский талантливо сделал эту «чушь» содержанием стихотворения и, как нередко случается в поэзии, мы по следствию – взволнованно- бессвязному бормотанию лирического героя – восстанавливаем уважительную причину эмоционального смятения: очень знакомые «демисезонные» переживания с соответствующим ходом мыслей впридачу. И именно психологически достоверная «банальность» «Осеннего романса» и оставляет впечатление попадания в «яблочко»! Будто кто-то хватил грамм двести, и его мотает по лону природы с перехваченным от умиления горлом и глазами на мокром месте. И этот «кто-то» – читатель собственной персоной.
Когда я спросил Алешковского, как его угораздило сочинить такое, и на пальцах объяснил объективные, на мой взгляд, затруднения и препятствия, которые он так артистично преодолел, Юз без ложной скромности ответил одним-единственным словом – «свобода».
Ни убавить, ни прибавить.
Москва, 2010
Как
Яков Якулов
Если я когда-нибудь решусь написать оперу – шаг, требующий в наши дни воинской доблести и веселой безрассудности новобранца, то в поисках оных, а также сюжета и вдохновения непременно открою трехтомник Юза Алешковского, живущий в моей библиотеке уже второе десятилетие и им же подаренный. Почему непременно? Во-первых, потому, что словосочетание «написать оперу», т. е. «оперуполномоченному» – (затертый каламбур из древнего советского анекдота) – уж очень в духе самого автора будущего либретто; а во-вторых, благодаря весьма неожиданному и в той же степени забавному обстоятельству, что как раз в данном случае никакого либретто мне и не понадобится. Вообще, читать оперные либретто мучительно – медвежья шкура животного слова наспех кроится тупоумными ножницами скорняка – либреттиста. Еще недавно защищавшая дикую свободу своего хищного хозяина, она теперь обнимает вешалку, – сомнительное меховое изделие, смирившееся со своей участью. Заказчик – композитор, соучастник варварского убийства, получив товар, открывает первый чистый лист партитуры и довершает содеянное. Слова, как и все вещи на свете, обладают свойствами, поэтому литература может быть всякой – цветной и черно-белой, вязкой на ощупь, как воспоминание, и, как воспоминание же, терпкой на вкус; с запахом вишневого сада, рыцарской стали и общественного супа. Внутри слова бывает холодно, как в раю и грустно, как на вокзале, а в пустотелой бесконечности междометий и тире часто мерцает стеклянная ниточка одинокого горизонта.
Для музыканта, приговорившего мир к пожизненной немоте, амнистии подлежат сущности, по праву первородства получившие голос – стихии ветров и вод, аккорды грома и гудящий шелест леса. А также все живое – способное как на крик, так и на молчание. Звук – это слово, лишенное гражданства, пугливый беженец, как от места жительства отреченный от своего первоначального значения. Он присваивает себе чужие адреса и имена слов и объявляет себя легитимным. Именно так, скитаясь, бродяжничает он в детeрминированной строгости русской словесности, пока не находит надежного пристанища в прозе Платонова, Зощенко и Алешковского. И здесь он вдруг получает паспорт, вернее сразу два – слово растворяется в звуке в «бес», а, значит и во «все» – смысленности своих значений, а звук благодарно оркеструет слово, как мертвый нотный знак под смычком скрипача.
В прозе Алешковского не бормочут, не ворчат под нос, не причитают вполголоса – а поют хором. Хор этот – случайно собравшийся, робкий, но все-таки влекомый любопытством жалкий комочек человечьей протоплазмы, одетый в спецодежду – монтеры, истопники, бутафоры и убощицы. Водопроводчики – жрецы служебных сортиров, вохровцы и их небритая детвора – все те, кому никогда не ступить на вощеный балетный пол рампы, где голосит механическая дива в ветхом оперном золоте.
Повествовательная ткань у Алешковского насквозь вокализирована интонацией доверительного похмельного разговора; интонацией, пожалуй, им одним услышанной и записанной. Текст легко избегает вивисекции, оставляя либреттиста без работы, а композитора без монополии на авторство – мелодия настолько явно проступает сквозь поверхность слова, что остается лишь записать ее нотами. А веселый абсурд оперного действия с раскатистыми страстями, поющими парикмахерами и круглой тыквой дирижера, торчащей на грядке оркестрового огорода – весь этот хор невольников бельканто удивительно точно соответствует макабрическому сюрреализму мира Алешковского, как, впрочем, и всей картине существующего бытия, населенного его лихими героями.
Бостон, 2010
З А Я В Л Е Н И Е
Инна Агрон
В Редакционную Коллегию Всемирной Литературной Энциклопедии, Составителям хрестоматий и литературных пособий для старших классов средних школ и гуманитарных ВУЗов России, Очередному Поэту-Лауреату Американской Библиотеки Конгресса от Хозяйки русского магазина Березка /гор.Бостон/, выпускницы кулинарной школы Rhode School of Cuisine /гор. Теул Сур Мер, Прованс, Франция/ ИННЫ АГРОН
Бесспорно – Алешковский – Мастер слова.
Известный факт. Почти что аксиома.
Но он еще – большой Художник плова!
Горжусь, что с этим пловом я знакома!
Я не берусь судить его романы:
Мне нравится, а дальше – как хотите…
Когда ж о плове речь ведут гурманы,
Здесь я готова выступить как критик.
Была в том плове мудрость аксакала…
И ароматы душного гарема…
Так утонченно в нем всего хватало!..
… Я этот плов ничем не запивала,
Но это – моя личная проблема…
Среди простых поэтов поварешки
Юз где-то там, на самой верхотуре!
Пусть он войдет в анналы по кормежке!
Нельзя его отдать литературе!
У вас там много – гоголи, толстые -
А кто у нас?! И вспомнить не сумею!
Кто на скрижалях?! Никого! Пустые!…
Я вас прошу, отдайте корифея!
Нет, пусть литература. Пусть писатель.
Пускай стоит на «А» в библиотеке!
Но мы напишем: «Пловосозидатель.
Прожил сто лет. Варил в 20м веке.
Век 21й – без холестерина.
Живых жиров уничтожая крохи
С ним вместе бой вела жена Ирина,
Одна из лучших женщин той эпохи.
Период этот нам не интересен.
Несовместимы кухня и диета.
20й век – вот век его расцвета!»
…Я знаю – проза, масса дивных песен…
Не отдадим!! И нас простят на это.
А я – гурман с хорошим аппетитом -
Всегда войти в историю готова!
Пускай напишут скромненько, петитом:
«Друг. Современница. Ценительница плова.»
МИНИ-рецензии
Марк Захаров Режиссер театра и кино
Юз Алешковский – феноменальный синтез российской печали и сарказма. Его «Рука» в семидесятые годы повергла меня в счастливое изумление, а «Синенький скромный платочек» довел до опасного гомерического хохота.