Собрание сочинений в шести томах. т.6
Шрифт:
Приход Юза к массовому читателю был умело задержан его возлюбленным КГБ. Это похоже на то, как если бы только сегодня мы вдруг сумели увидеть фильмы Тарковского.
Михаил Барышников Танцовщик, балетмейстер
Ни одна из книг Юза Алешковского никогда не оставляла меня равнодушным потому, что сам автор неизменно искренен в смехе над уродствами советсткой действительности, в болениях за достоинства жизни и в сострадании к людям, долгое время считавшимся винтиками. Что касается блестящих словесных пируэтов Юза Алешковского, исполненных чувства вкуса и любви к речи живых людей, а не бессловесных винтиков, то пируэты эти всегда будут казаться непозволительно свободными лишь
Фазиль Искандер Писатель
Юз Алешковский необычайно остроумный писатель как в своих знаменитых песнях, так и в своей прозе, пока менее знаменитой. Его социальная критика всегда выражена в остропарадоксальной форме. Язык его богат, и, пожалуй, это единственный русский писатель, у которого непристойные выражения так же естественны, как сама природа.
Булат Окуджава Поэт
У русской литературы трагическая судьба. Это как постоянный признак, как клеймо. Чем истинней, чем значительней литератор, тем явственней проявляется это свойство в его работе. Юз Алешковский из этого племени. Как бы ни шутил, как бы ни увертывался, а вечное это клеймо не сходит с его страниц.
Тофик Шахвердиев Кинорежиссер
Ум и пошлость исключают друг друга. Пошлость есть воплощение глупых амбиций, несоответствие претензий и сути. Юз Алешковский все расставляет по своим местам и приводит в соответствие. В том числе и мат. Его блатные песни совсем не блатные, а пошлость он так и понимает, как пошлость. Вроде грязи под ногами. Земля не бывает без грязи – а на ней стоим. То, что мы вычитываем у Юза, куда выше. Приходится запрокидывать голову, чтобы понять себя и что там у нас под ногами.
Николай Петров Пианист
Юз Алешковский – крупный писатель, которому удалось создать узнаваемую, свойственную лишь ему манеру письма. Его романы, полные ненависти к коммунизму и всем мерзостям советской жизни, поражают стремительностью и яростью, читаются на одном дыхании. Роман-монолог "Рука", на мой взгляд, является одним из самых ярких обличений сталинского террора.
Андрей Макаревич Музыкант
В книгах Алешковского – редкая свобода полета мысли и замечательная точность ее словесного воплощения. Кроме того, они – безупречный тест на ханжество и отсутствие чувства юмора. Впрочем, одного без другого не бывает. Я благодарен судьбе за то, что мы с Юзом встретились и даже что-то вместе делали.
Андрей Олеар
СТИШУТКА
Я приставал с утра сегодня к Музе,
интимности повышенной хотел,
чтоб родилось чего-нибудь о Юзе.
Она – Феми(д/н)а, я – ее наркомвнудел!
Она была маруха центровая,
подкатывал я к ней и так и сяк;
чего не заливал ей, подливая!
–
чтоб оказалась, падла, на сносях.
Я гнул с подходцем и дышал на ушко:
«Давай, давай! Пора уже рожать!», -
но Муза – прежде страстная подружка -
зевала и пыталась возражать.
Она твердила: вновь «творить кумира»,
мол, не с руки, мол, всем давно дала…
На свет с тобой произвела Шекспира,
Иосифа тебе я родила!
Ты не подумай – я всегда готова,
когда зовут, тем более – нальют,
цветасто матерятся через слово -
так, что бледнеет праздничный салют.
Дружок, скажу по чести: ты не годен!
До черта было у меня других имен:
Уолкотт, Фрост, Верлен и даже
Оден… Был и талант-в-законе всех времен.
Ах, как он мог! Так вряд ли кто-то сможет,
всем до него – что пехом до луны.
Марлон с Брандо при нем не вышли рожей,
калибром – африканские слоны.
В литературе, как на зоне, пусто,
одна тупая, мелкая фарца…
По матери высокое искусство
признало в Юзе своего отца.
Живите ж тыщу лет,
товарищ Юз,
и
собой нам
гарантируете
Вы,
что не проснемся как-нибудь в Союзе,
где «ум, честь, совесть» стоят головы.
Он не сбежит, он фраер не таковский!
–
пусть тянет до последнего звонка
столетний срок в культуре Алешковский -
любовником РОДНОГО языка.
21 сентября 2010 г.
Мы ееннно и ннаапосслледоокк. . ссл л
Милые, самые любимые на свете люди, мама и папа, которых я так обожал выводить погулять на час-два, а то и больше!
Вы и Даня, почти тринадцать лет делали мою жизнь – по-человечески девяностолетнюю – счастливой, полной любви, ласок, всяких забот, путешествий на тачке, вкусной жратвы, хрящиков, съедобных мослов, веселейших игр с мячиками и палками, прогулок по лесам, плаванья в океанских волнах, прудах, озерах и даже во флоридской реке, где меня чуть-чуть не слопал крокодил. Я как чуял, что вы спасете меня от лишних болей и неудобств проклятой старости, поэтому спокойно уснул на ваших руках – ушел туда, где все мы пребывали до рождения и куда возвращаемся в свой час, – тем более уснул совершенно уверенным в вашей вечной памяти обо мне.
Мысленно и напоследок я успел со всегдашней любовью облизать ваши морды.
Привет всем моим друзьям. До встречи.
Ваш сын и брат – мистер Яшкин.
Об авторах
Бродский Иосиф Александрович.