Собрание сочинений в шести томах. Том 6
Шрифт:
— Ложитесь немедленно! — крикнул он. — Демаскируете КП. Немедленно!
Мы присели, вроде собрались плясать гопака, и так, на полусогнутых, пошли туда, в эти таинственные кусточки, к снайперу и его капитану.
Устремив через бровку в сторону горящей деревни и переправы свои бинокли, в канаве лежали подполковник и майор. Рядом с ними расположились два связиста с телефонными аппаратами и катушками.
Подполковник и майор взглянули на нас до крайности свирепо.
— Какие вам корреспонденции! — сказал нервно майор. — Вот-вот немцы в атаку пойдут.
Выяснилось, что это штаб, все командование стрелкового полка, номер которого нам назвать отказались.
С месяц назад в деревне Яблоницы мы видели, что такое красноармейская масса, оставшаяся без командиров. Это было ужасно. Но вот командование полка, оставшееся без красноармейской массы, — это не менее, а, пожалуй, еще ужасней. Полк — это все вместе, это единый, крепкий, способный на осмысленные, объединенные действия организм — бойцы и командиры. По отдельности и те и другие — ничто. Россыпь.
Было не очень приятно наблюдать со стороны за перепуганными, растерявшимися военными. Они и их поведение были так не похожи на все, что довелось нам увидеть за время пребывания на фронте. Стало тоскливо и хмуро на сердце.
Мы тоже принялись смотреть, правда, невооруженным глазом, туда, вперед. И в этот трагический момент снова капитан, оставшийся на нашем фланге, заорал: «Снайпер, огонь!» Он кричал так в основном с той целью, чтобы напустить на кого-то страху и в то же время подбодрить себя, а совсем не для того, чтобы красноармеец с оптикой тотчас принялся всаживать пули в первого появившегося на меридиане канавы.
На этот раз было отчего всполошиться. По открытому полю скакал на белом коне ослепительный всадник. Тощий, долговязый, как некий рыцарь из Ламанча. В зеленом «английском» обмундировании, в каске — на коне в каске! На тощей его фигуре болтались, подлетая с ходом коня, карабин, пистолет, бинокль в футляре, полевая сумка.
Странно, но мы узнали всадника. Это был Изя Анцелович, горбоносый, со взглядом беркута, неутомимый и беспокойный Изя.
Мы попросили капитана отменить приказ. Но надо снайперским огнем уничтожать бесстрашного и воинственного главу Ленинградского ТАСС, он сам сейчас придет сюда.
— Будьте вы все неладны! — сказал несколько иными, менее деликатными словами майор — начальник штаба. — Нас всех тут разорвут бомбами из-за вашего шатания по полю боя.
Анцелович спешился, привязал копя к первой попавшейся ему на глаза полевой осенней травнике и на длинных, тощих ногах зашагал к нашей канаве. Он был бодр, деятелен. Перед его напором сдались и перепуганные вожаки Н-ского стрелкового полка.
Глава ТАСС объезжал и инструктировал своих сотрудников: как-де несут службу, все ли видят, все ли замечают и так ли об этом пишут, сообщают читателям. Это не наш редактор, у которого боевой маршрут один: дом — редакция — столовая Смольного — редакция — дом. Анцелович — настоящий журналист, это пишущий человек, а не редакционный чиновник. Он был моряком, поплавал на торговых судах по белу свету, многое повидал, много где поработал. Он типичный представитель кипучего поколения, которое с малых лет строит и преобразует, и, как у каждого из этого поколения, убеждения его определенны и прочны. Я отлично понимаю, зачем он притащился на этом нелепом белом
Анцелович подтвердил нам, что да, немцы обстреливают Ленинград из дальнобойных, что, заняв на днях Мгу, они рвутся к Неве, хотят, видимо, переправиться через нее, обойти Ленинград с востока и где-то на севере, может быть, в районе Белоострова, соединиться с финнами. Тогда мы будем в полном кольце окружения.
— А кто до этого допустит? — злобно сказал подполковник. — Вы думаете, что говорите, или не думаете?
Мы все переглянулись. Не ему бы об этом говорить! Тонкая штука — иметь право изрекать что-либо в подобных ситуациях. Если бы это сказал полковник Ермаков, было бы естественно, правильно, бесспорно. А этот…
Мы покинули негостеприимную канаву. Мы знали, что ничего об этих командирах, обосновавшихся в ракитнике, не напишем. Сказать о них доброе — душа но позволит. Сказать правду — редактор отправит в корзину, да еще и примется утверждать, что мы черним нашу героическую Красную Армию, а следовательно, и подрываем ее боевую мощь, и если рассуждать объективно, то по меньшей мере являемся чем-то вроде агентов Антанты.
На дороге расстались с Анцеловичем. Конь терпеливо ждал начальника ЛенТАСС. Это был отважный конь, никакого внимания не обращал он на близкие выстрелы и взрывы.
Анцелович ускакал к Федоровке. Нас ждала машина. По только мы выехали из кустов на открытую дорогу, как на бреющем полете в воздухе появился «мессершмитт». Он дал по машине очередь, она ему показалась, видимо, неудачной, и «мессер» стал делать круг, чтобы на этот раз приладиться поточнее.
Прямо через луговину Бойко ринулся к зарослям ракиты. В зарослях оказалась огромная, скрытая ими старая воронка. Машина прямо носом сползла в нее, сверху над нашей крышей сомкнулись ветви, на которых листья хоть и начали желтеть, но еще держались. «Мессершмитт» нас утерял. Он стрелял, по не точно, а приблизительно. Мы отошли от машины шагов на пятьдесят, залегли. «Мессер» проносился над нашими головами, буквально метрах в двадцати-пятнадцати, он почти ползал на брюхе по кустам. Брюхо у него было желтое, как у гада, скользкое, лоснящееся. Угловатый весь, не то что наши И-16 — «ишачки» или новые «миги». Страшные кресты на плоскостях. От них несло средневековьем, псами-рыцарями, пожарами в древнем Пскове, виселицами и плахами. Мы видели и негодяйскую морду в рамке кожаного шлема, видели глаза немца, рыскающие по земле. До чего ж ему хочется поотправлять нас всех на тот свет!
Покрутился, пострелял — ушел.
В сумерках мы возвращались в Слуцк через Войскорово. Возле деревни располагался в блиндажах штаб 1-й роты 266-го отдельного артпульбата. Решили сходить в парочку дзотов оборонительной линии, которая создана на здешних рубежах. Добрались в потемках, пока луна не вышла, до Ижоры. На самом берегу реки, среди старых лип, прочно врыта в землю огневая точка с пушкой и двумя пулеметами. Подошли к ней по узкому и глубокому ходу сообщения. Если бы дело было днем, из амбразуры дзота хорошо бы просматривалась равнина, вплоть до Колпино, до Ижорского завода и даже до того Красного Бора, который на днях заняли немцы, перехватив и в этом месте шоссе Ленинград — Москва.