Собрание сочинений в трех томах (Том 2, Повести)
Шрифт:
Андрей Никитич охотно отвечал Чечек, рассказывал о больших домах и широких улицах, о богатых магазинах, о красивых театрах, о ярких фонарях, которые горят всю ночь, о трамваях и троллейбусах, которые движутся электричеством, о прекрасных Дворцах пионеров, где устраиваются для детей вечера, спектакли, лекции, где дети работают в разных кружках - делают модели, вышивают, учатся музыке...
А бабушка Тарынчак тем временем выкладывала на кошму свои запасы. Достала с решетки над очагом свежий кусок сырчика, зачерпнула в кадке чегеня, разрезала кусок баранины, который
Андрей Никитич поел баранины, выпил кружку кислого чегеня.
– Спасибо, бабушка, - сказал он, - больше не могу.
Но Чечек живо вмешалась:
– Как же так, Андрей Никитич? А сырчик не кушали! И толкан не кушали! У нас так нельзя - бабушка обидеться может!..
– И добавила по-алтайски: Бабушка, гость не кушает, ты его плохо угощаешь.
Бабушка Тарынчак всполошилась.
– Кушайте, пожалуйста, кушайте!
– заговорила она по-алтайски, улыбаясь и кивая головой.
Бабушка крепко держалась древнего алтайского обычая - накормить гостя досыта, подать гостю все, что он захочет, и крепко обижалась, если гость отказывался от ее угощения.
Андрей Никитич съел еще кусок мяса, потом съел кусок сырчика жесткой творожной лепешки, высушенной над огнем очага. Сырчик он еле проглотил и запил кислым чегенем.
– Спасибо, бабушка, спасибо!
– сказал он, кланяясь.
– Я больше не хочу.
Бабушка Тарынчак обернулась к Чечек:
– Что он говорит?
У Чечек лукаво блеснули глаза.
– Он говорит: дай еще чего-нибудь!
Бабушка засуетилась. Вот еще есть вяленое мясо...
Андрей Никитич, увидев новый кусок мяса, замахал руками:
– Да я сыт, спасибо!
Но Чечек, пряча улыбку, покачала головой:
– Нельзя, нельзя! Хоть кусочек скушайте, а то бабушка обидится!
Андрей Никитич отведал вяленого мяса, а бабушка все кивала головой и просила еще покушать.
– Чечек!
– взмолился Андрей Никитич.
– Ну ты скажи бабушке, объясни ей, что я сыт. Понимаешь? Сыт!
– Да она мне не верит, - ответила Чечек.
– Ну, тогда я сам скажу. Как по-алтайски сказать: "Спасибо, я сыт?"
– Это по-алтайски надо так сказать: "Тойбодым!"*
_______________
* Т о й б о д ы м - не наелся.
– Тойбодым, бабушка, тойбодым!
– обратился Андрей Никитич к бабушке Тарынчак.
Та слегка растерянно посмотрела на гостя, а Чечек, задыхаясь от смеха, отскочила в темный угол, к кадушке с чегенем.
– Ну что ж ты, бабушка!
– сказала она.
– Дай гостю еще чего-нибудь. У тебя в кошелке яйца есть, а ты и забыла.
– А сейчас, сейчас!
– обрадовалась бабушка.
И, живо достав кошелку с яйцами, принялась жарить яичницу. Андрей Никитич вскочил:
– Да что же это такое? Да я тойбодым, тойбодым! Ну что мне с нею делать?!
Чечек не выдержала и, взорвавшись смехом, повалилась на разостланную шкуру козла. Бабушка Тарынчак, подозревая какую-то шалость, смотрела на нее. А Андрей Никитич догадался:
– Ты что это придумала, а? Ты, видно, меня не тем словам научила? Ах, разбойница, ну погоди ты у меня! Приедешь в Москву - я тебе припомню, я тебя еще не так накормлю!..
А бабушка уже подавала яичницу, принимаясь снова угощать гостя.
– Да он сыт, бабушка, сыт!
– смеясь, объяснила Чечек.
– Уж он давно сыт - это я нарочно такие слова ему сказала. Оставь его, бабушка, дай ему отдохнуть!
Бабушка Тарынчак погрозила Чечек желтым от табака пальцем, на котором слабо блеснуло кольцо из красной меди:
– Без озорства у тебя никогда не обходится!
– и, постелив гостю постель, села к огню и закурила свою большую черную трубку.
– Нет, вы мне все-таки скажите, - попросил Андрей Никитич, - как же вы живете в таком шалаше зимой?
– Так, - ответила Чечек.
– Весь день костер горит. И всю ночь.
– Да ведь ночью все уснут, а костер погаснет.
– Конечно, погаснет.
– Ну и как же? Мороз ведь!
– Я не знаю как, - сказала Чечек, - вон бабушка знает... Бабушка, расскажи, как зимой живут в аиле. Замерзают, наверно?
– Все бывает, - ответила бабушка.
– Ну, да старым ничего. А вот маленьким плохо было. Маленьким плохо.
Бабушке Тарынчак вдруг вспомнилось ее детство, далекое-далекое, будто приснившееся во сне.
– Мороз... Мороз... Мать вечером принесет большую охапку топлива, чтобы на всю ночь хватило. Сварит мясо, поужинаем. И тут самый трудный час наступает. Самых маленьких мать укладывает спать возле огня, а я побольше - мне около огня негде. Моя постель подальше от огня, в ямке, выкопанной в земляном полу. Мать берет меня на руки и тащит, а я бы от огня ни за какую сладость не отошла! Уложит меня в эту ямку, укроет овчиной. Теплая овчина, а от земли со всех сторон мороз лезет. Согнешься и дрожишь. Зубы стучат, стучат... Долго не спишь, долго. Лежишь, слушаешь. А за стеной коровы ходят, снег под копытами скрипит... Понемножку обогреешь свою ямку, уснешь... А ночью огонь погаснет. Дети заплачут от холода. И я заплачу. Мать встанет и опять запалит костер. Так опять согреемся... А утром на овчине целый комок инея. Дышишь во сне, а на овчине иней нарастает... Выскочишь из-под овчины да опять к огню... Плохо детям в аилах жить! Плохо!
– И взрослым не лучше, - вздохнул Андрей Никитич, когда Чечек перевела ему бабушкины слова.
– Нет, не лучше. Пора людям эти аилы бросать. Пора!
– Да уж теперь народ бросает, - сказала бабушка.
– Летом еще живут, а зимой нет. Зимой в избу уходят.
...Утром, после того как приезжие позавтракали и попрощались со всеми, кто жил в бригаде, Андрей Никитич сказал:
– А что, это озеро Аранур, о котором мне в Горно-Алтайске рассказывали, далеко отсюда?
– Где-то здесь, - ответил молодой алтаец-актер, - но где именно - не знаю.