Собрание сочинений в трех томах. Том 2. Село Городище. Федя и Данилка. Алтайская повесть: Повести
Шрифт:
— Сынок, а моя черная пришла?
— Все пришли или немного?
— А мою комолую не видел, пеструю, безрогую такую?
— А симменталки наши вернулись?
— А телочка там белоногая не бежала?
— А Буян пришел?
Трофим ничего не мог сказать. Он не разглядывал коров. Он и дядю Ефима-то не узнал — такой он стал черный да бородатый.
Молоденькая доярка Паня, Федина сестра, всплескивала руками и все повторяла:
— А я слышу — вроде коровы ревут! Ой, батюшки! Я слышу — вроде коровы! Да так сама себе не верю! Посмотреть бы,
А подруга ее, Шурка Донцова, дергала за рукав тетю Настасью:
— Пусти сбегать, а? Пусти сбегать!
Трофим оглядывался кругом, отыскивая мать.
— Она в лесу сено стогует, — сказала ему тетка Федосья. — Не бегай, это далеко, в Сече!
Но Трофим знал дорогу в Сечу. Да и как это он не побежит к матери и не скажет ей, что белоголовая Рыжонка домой пришла, что она остановилась возле шалаша и замычала — свое место почуяла, а что дядю Ефима он не узнал, думал: чей это мужик оборванный, обтрепанный да почернелый такой идет по деревне?
Трофим бежал по лесной тропочке, мимо скошенных и убранных полянок. Эти полянки были словно светлые зеленые горенки, окруженные молодым ельником, березками и высокими пушистыми цветами таволги, от которой пахнет медом.
Еще издали услышал Трофим голоса ребят. Что-то кричали, спорили. А потом вдруг засмеялись все сразу, да так дружно, что и Трофима смех пробрал. Он прибавил ходу и выскочил на широкую, затопленную солнцем поляну.
В зеленой тени, под большими елками, на высоком стогу гнездились двое — Ромашка и Стенька; они, видно, укладывали стог, вершили его. А внизу, под стогом, барахтались Женька и Козлик. Смех одолевал их, и они не могли встать. Груня и Раиса стояли, подпираясь граблями, и тоже смеялись.
— Он хотел Козлика спихнуть! — кричала сверху Стенька. — Он хотел Козлика!.. А сам оступился! Ногами по воздуху, как мельница, завертел!..
Женька встал, отряхнулся и увидел Трофима:
— Вот и Белый Гриб пришел!
— Ты зачем пришел? — крикнула Стенька. — А дома кто?
— Стадо пригнали, — сказал Трофим.
Сразу забыли и про Женьку и про Козлика. Стадо пригнали! Коровы домой пришли!
Стенька, словно с горы, скатилась со стога.
— А наша?
Но Трофим не стал больше разговаривать. Он увидел свою мать, которая выгребала из-под кустов траву и расстилала ее на солнышке.
— Мам! — крикнул Трофим. — Наша Рыжонка домой пришла!
Мать даже охапку выпустила из рук.
— Да ну? Да неужто правда? — И плачущим от радости голосом закричала куда-то в кусты: — Бабы! Бабоньки! Коровы домой пришли!
Бабы не знали, что делать. Сердце разрывалось: и домой броситься бы опрометью — и работу оставить нельзя!
— А давайте-ка управимся поскорее, — сказала Грунина мать. — Поскорей управимся — да домой!
Вот уж тут зашумело сено по лесу, замелькали грабли, полетели охапки на стога! Уж очень хотелось поскорее узнать, все ли коровы пришли — и свои и колхозные, дорогие светло-желтые симменталки, хотелось поскорее приласкать их, приветить…
Когда
Вдруг мать окликнула его:
— Трофим! А отца-то ты с кем оставил?
И тут же Трофимова веселость пропала. Он отца ни с кем не оставил и даже забыл ему сказать, что уходит от него. Не отвечая матери, Трофим молча умчался вперед. Бедный слепой отец, как он там один, без Трофима? Не случилось ли с ним какой беды?
А с Трофимовым отцом и правда случилась беда. Он проснулся, позвал Трофима, Трофим ему не ответил. Вдали он слышал голоса, кто-то громко и оживленно разговаривал, мычали коровы, какое-то движение слышалось в деревне, но ничего не мог понять. Очень хотелось пить, и он ощупью пошел под навес, где всегда стояло ведро с водой. Ощупью, с палочкой, он добрался до ведра, напился. А когда пошел из-под навеса, споткнулся о какой-то чурак, упал и ободрал об сучок руку. Так и сидел один до вечера, зажимая кровь рукавом, пока она не засохла.
Мать испугалась, увидев кровь:
— Егор! Что случилось?
— Да ничего. Поцарапался.
— А ну, покажи! Дай-ка я тебе завяжу. А ты слыхал? Корова наша пришла.
— Слыхал. Трофим сейчас был здесь, сказал.
— Только Буян не вернулся. Вишь, заболел в пути, прирезать пришлось. Жалко, хороший был бык. Да две телочки пропали… А так все пришли… Рыжонка меня все нюхала, нюхала, а потом как лизнет… — У нее дрогнул голос — Как лизнет прямо в лицо! Узнала!.. Ах ты, матушка моя!.. Да что ж ты, Егор, сидишь, голову повесил? Хоть бы порадовался с нами!
Но дядя Егор махнул рукой и прохрипел:
— Что мне радоваться? Сижу, как чурбан, целыми днями, один шагу ступить не могу. Радоваться! Живу, только людям мешаю!
Вечером, когда все угомонились на деревне, Трофимова мать пришла к Груниной матери. Груня чистила картошку на ужин и слышала разговор.
— Что делать с Егором? Посоветуй! — сказала мать Трофима. — Горюет, скучает шибко.
— Да ведь заскучаешь! — ответила Грунина мать. — От всего мира отрезанный. Дело ему найти надо. Работу какую-нибудь.
— А что слепой сделает?
— А вот подумать надо… Подожди, я к нему своего мужика пошлю.
— Да я его сама к твоему мужику направлю. Может, решат что-нибудь.
Дядя Егор и председатель встретились посреди улицы. Трофим держал отца за руку.
— Это ты, Касаткин?
— Я, Егор. Ко мне, что ли?
— К тебе. Давай поговорим. Просьба у меня…
Они все втроем уселись на бревне.
— Вот какое дело-то, Касаткин. Не могу я больше без пользы колхозный хлеб есть. Не могу, совесть мне не позволяет… Не найдется ли мне какой работы?