Собрание сочинений в трех томах. Том 2. Село Городище. Федя и Данилка. Алтайская повесть: Повести
Шрифт:
Тишина стояла в колхозе. Только море шумело и шумело, словно баюкало землю.
«Не хочу уезжать… — всхлипнул Федя. — Не хочу, и все!»
Он вошел в дом и сразу понял, что надежды его не сбылись. Отец не послушался матери, но мать послушалась отца и тети Фроси.
Все трое сидели за пустым столом и разговаривали. И такие у них были разговоры, что, видно, даже про ужин забыли.
— А гусей тоже с собой брать, — спрашивала мать, — или резать?
— Зачем же это резать? — возражала тетя Фрося. — Там река, выгон широкий, зеленый с весны до осени.
— Моря жалко… — вздохнула мать. — Как же без моря? Ведь я здесь родилась. Всю жизнь на море…
— Ну, это пустое! — Отец махнул рукой. — Баловство. Что оно, твое море-то? Утонуть можно, а напиться нельзя.
— Виноградники хороши… — опять вздохнула мать, — и дом у нас устроенный…
— Снова-здорово! — сердита сказала тетя Фрося. — Подумаешь, дом — из глины сбитый!.. Ужинать давайте. А то, пока посидим, еще передумаем.
— А я не поеду, — вдруг заявил Федя.
— А тебя когда спросят, тогда ты ответишь, — сказал ему отец. — Пока еще не спрашивали.
— Наймусь на птичник и буду работать, — проворчал Федя.
Но на него уже никто не обращал внимания. И отец и мать задумались. Только тетя Фрося весело хлопотала, собирая на стол.
— А вам, тетя Фрося, хочется, ну и ехали бы одни! — сказал Федя. — Зачем и приезжали только!
Но тут отец на него прикрикнул и хлопнул ладонью по столу:
— Это еще что? Вишь ты как разговорился со старшими! — И, вздохнув, добавил: — Да. Если б хоть вода была… А то где вот она? Ищут, ищут. Видно, все-таки уходить придется.
С тяжелой душой улегся Федя спать. Ему все представлялось, как связывает мать узлы, как сажают гусей в большую клетку, как выносят из избы разные вещи и грузят в машину… Ребята в это время гурьбой бегут на море, синее море сверкает, плещется, зовет… А он, Федя, стоит у машины! Сейчас сядет и уедет куда-то, и больше не будет его здесь, и не будет их дома. И Данилка выйдет на дорогу и только поглядит им вслед…
Тут у Феди опять закапали слезы. Но он зажмурил глаза покрепче и уткнулся в подушку.
Мать тоже долго не спала. Федя слышал, как она ворочалась на кровати.
— А корову как же?.. — прошептала она. — Продавать?
— Не с собой же везти, — отозвалась тетя Фрося. — Что там, коров нету, что ли? Ведь ее в корзину не посадишь.
— Хорошая коровка-то.
— И там не хуже. Там разве столько молока-то коровы дают? Там по ведру дают. Потому что пастбище там — трава по пояс.
Под этот шепот Федя уснул и увидел во сне, как уводят со двора их маленькую красную коровку Зорьку.
«Не отдам корову! — воевал во сне Федя. — Буду на ферме работать! И Зорька пускай со мной! Не отдам, и все!»
А у самого у сонного текли по щекам слезы и мочили горячую подушку.
Как
Что было во сне, все повторилось наяву. Отец съездил в Феодосию, взял билеты на поезд до самого города Орла.
— Собирайтесь, — сказал он матери и тете Фросе и показал им билеты. А когда увидел, что Федя стоит тут же и глядит на него испуганными глазами, отец сказал: — И ты собирайся. Тоже небось какое добришко есть!
Отец уже не ходил на работу. Он разорял свой дом. Снимал электрические провода, вывинчивал лампочки — на новом месте понадобятся. Отрывал замки от дверей и запоры у оконных рам — на новом месте пригодятся. Приглядывался, не содрать ли черепицу с крыши да не увезти ли с собой. Может, там, на новом месте, дорого будет крыши крыть?..
И мать перестала ходить на работу. Она то суетилась, собирала разные вещи, складывала что в ящик, что в чемодан, звонким голосом переговаривалась с тетей Фросей, а то вдруг садилась где попало, и руки у нее опускались. Как бы хорошо ни было там, на Орловщине, а покидать свой дом человеку всегда тяжело…
Зато тетя Фрося будто лет на двадцать помолодела. Она и ящик с посудой сама гвоздями забила. И большую клетку где-то добыла — гусей перевозить. И отцу указывала, что с собой взять, а чего брать не надо. И на мать покрикивала, чтобы не сидела сложа руки да не плакала — здесь в море и так соленой воды много!
А вечером пришел Иван Никанорыч.
— Сами коровку приведете ай мне согнать? — спросил он.
Федя и Данилка в это время спускались с горы. Федя как увидел около своего двора Ивана Никанорыча, так и бросился домой. Сердце у него защемило — пастух за Зорькой пришел.
Мать молча надела Зорьке веревку на рога и вывела ее на дорогу.
— Не отдам Зорьку! — заголосил Федя и начал отнимать у матери веревку.
Но Иван Никанорыч тихонько отстранил Федю, взял веревку, намотал на руку и сказал:
— Не тужи, Федюнька. На новом месте у вас, глядишь, новая корова будет. А твою Зорьку я не обижу. Коровы все на колхозном дворе ей знакомые, вместе пасутся. Не ехать же ей с вами, сам посуди. Она уже привыкла полынь да колючки жевать, ей, пожалуй, на орловских лугах-то и скучно станет…
И повел Зорьку по деревне, на колхозный двор. Федя ревел во весь голос. Данилка тоже хлюпал рядом.
Федина мать молча смотрела вслед своей красной коровке. Мать уже не была веселая и румяная, и глаза у нее не блестели. Она глядела до тех пор, пока Иван Никанорыч и Зорька не скрылись за поворотом. А потом вдруг села на каменную лесенку, которая поднималась к их дому, закрыла лицо руками и закачала головой:
— Ох, что же, что же мы наделали? Весь свой дом разорили!
А на другой день пришла к Бабкиным колхозная грузовая машина. И полчаса не простояла у двора — живо погрузились. Почти никто и не провожал Бабкиных: народ был на работе. Пришла только соседка Катерина да дедушка Трифонов. Да ребятишки со всего колхоза сбежались — и Петруша, и Тоня, и Васятка Тимаков…