Собрание сочинений в трех томах. Том 2. Село Городище. Федя и Данилка. Алтайская повесть: Повести
Шрифт:
— Ты что же, так и не решила задачку? — прошептала ей Лида Королькова.
Чечек покачала головой:
— Нет.
Лида подозрительно посмотрела на свою тетрадь:
— А ты мою тетрадку трогала?
— Трогала.
— А зачем?
— Закрыла и отодвинула. Вот зачем! — И Чечек гордо посмотрела Лиде в глаза.
Лида смутилась: поняла, что зря обидела подругу.
— Ну, а как же теперь? — сочувственно прошептала она. — А вдруг тебя вызовут?
— Чечек Торбогошева, к доске, — сказал Захар Петрович, не
Чечек и Лида обменялись испуганным взглядом. Чечек почувствовала себя так, будто идет по краю обрыва, по каменной тропе, и тропа эта вдруг дрогнула и поползла под ее ногою…
Чуть-чуть побледнев, она вышла к доске.
«Зачем бояться? — убеждала она себя. — Надо еще подумать как следует — и решить. А бояться зачем? Это хуже всего — бояться!»
— Ты решила задачу, Чечек? — спросил Захар Петрович. — Объясни, как ты ее решила.
— Я не решила, Захар Петрович.
Учитель удивленно посмотрел на нее поверх очков:
— Это как же так — не решила?
— Я не решила, но я все-таки ее поняла, Захар Петрович. Вот давайте я сейчас ее на доске решу!
— Нет, почему ты все-таки не решила ее дома? Значит, ты считаешь, что домашние уроки делать необязательно?
Чечек знала, что будет неприятный разговор; знала, что Захар Петрович очень обижается, когда не выполняют домашние задания; знала, что ей придется стоять и краснеть перед всем классом под его язвительными речами… Но что же делать?
Чечек старалась держаться спокойно. Что бы ни было сказано обидного — это все-таки не то, что сказали ей однажды. «Умел воровать — умей и ответ держать!» — вот что однажды пришлось ей выслушать!.. А теперь — нет! Что угодно, а вот этого ей сказать нынче никто не может!
Захар Петрович еще поворчал, голос у него стал очень жалобный. Вот какие у него ученики есть: считают, что хотят — решают задачи, хотят — нет. И еще пожаловался: он, старый человек, из последних своих сил старается научить своих учеников, а они с ним считаться совсем не хотят.
Чечек стояла с опущенными глазами и вертела в руках мел, не замечая, что измазала этим мелом руки и черный фартук и даже на носу оставила белое пятно.
— Ну так, а теперь запиши условие, — сказал наконец Захар Петрович уже другим, своим обычным деловым тоном.
Чечек обрадовалась: кончилось! Теперь только надо как следует решить задачу.
Чечек сосредоточила все свое внимание на том, что диктовал ей Захар Петрович.
И вот стало так: класс, ученики, неясные их шепоты, поскрипывание парт, шелест страниц, пение птиц за окнами — все исчезло. Осталась только большая черная доска — и на ней белые цифры задачи. Чечек с минуту смотрела на эту доску.
— Подумай… подумай… — негромко, предупреждающе повторял Захар Петрович, — не спеши…
— Надо сначала узнать, сколько гектаров было вспахано в первый день…
Захар Петрович весело кивнул головой:
— Так,
Чечек решила задачу смело и быстро. После каждого вопроса она взглядывала на учителя и, встретив его приветливые глаза и ободряющий кивок головы, уверенно продолжала дальше. Вот наконец последний вопрос…
И вдруг Чечек сбилась. Нахмурясь, закусив губу, она обежала глазами всю доску и опять почувствовала, как узкая, опасная тропа осыпается у нее под ногами.
Напряженная тишина класса окружала ее. Захар Петрович тоже молчал, лицо его как-то замкнулось. Он ждал.
«Провалилась… Провалилась!..» — в смятении думала Чечек. Это слово без конца повторялось в ее мозгу и мешало хоть что-нибудь сообразить.
— Ну, — негромко сказал Захар Петрович, — в чем же дело? Дописывай!
Чечек почти машинально дописала последний вопрос и поставила последнюю цифру — цифру ответа.
— Правильно! — громко и отчетливо сказал Захар Петрович. — Садись! — и, пряча в глазах улыбку удовольствия, склонился над журналом.
Чечек будто только теперь получила возможность дышать. И сразу вернулось все — и класс, и ученики, и их шепот, и движения, и пение птиц за окнами.
Вытерев тряпкой руки, она прошла на свое место. Смуглый румянец горел на ее щеках, черные глаза блестели. Садясь за парту, она улыбнулась Лиде. И Лида шепнула ей:
— Молодец!
Ночью была большая борьба: боролась весна со злым Хиусом — северным ветром. И Хиус одолел. Он нагнал холодных туч, и первомайское утро проглянуло на землю сквозь мелкую, частую дымку холодного дождя, а над Катунью опять тянулись серые волокна…
И все-таки это был праздник! Уже с утра то в одном конце деревни, то в другом слышались песни. Из домов доносились запахи пирогов и жареного мяса. Маленькие ребятишки, несмотря на дождь, бегали друг к другу, из двора во двор, — каждому нужно было показать свои праздничные обновки: у кого платье, у кого лента, у кого новые сапоги.
Евдокия Ивановна тоже встретила праздник — напекла и пирогов и ватрушек. Она постелила на стол новую скатерть с голубой каймой, начистила мелом самовар, и он блестел, как серебряный, отражая и пеструю посуду на столе, и окна, и белые занавески на окнах…
Костя, хотя и любил пироги с печенкой, а еще больше — сладкие ватрушки с творогом, все-таки недолго усидел за столом. Ему не терпелось: надо бежать в школу, там еще не все готово к сегодняшнему праздничному вечеру.
Наскоро позавтракав и запихнув в рот большущий кусок пирога, он встал из-за стола.
— Куда же ты? — огорчилась мать. — Не поел, не попил!..
— «Не поел»! — усмехнулся Костя. — А три пирога где? А две ватрушки?.. А ну-ка, посчитай!..
— Да уж неужели не можешь за столом как следует посидеть?