Собрание сочинений. Т. 17.
Шрифт:
Берто в сопровождении Жерара шел по перрону, жестикулируя на ходу, как вдруг заметил двух дам и молоденькую девушку; они стояли возле фонаря и, казалось, кого-то ждали. Он узнал Раймонду и быстрым движением руки остановил своего спутника.
— Ах, как я рад вас видеть, мадемуазель! Надеюсь, ваша матушка здорова и вы добрались благополучно?
И, но дожидаясь ответа, продолжал:
— Мой двоюродный брат, господин Жерар де Пейрелонг.
Раймонда внимательно оглядела молодого человека своими светлыми, улыбающимися глазами.
— О, я уже имела удовольствие познакомиться с господином Жераром. Мы уже встречались в Лурде.
Жерар, считая, что его двоюродный брат слишком круто повел дело, и твердо решив не брать
— Мы ждем маму, — продолжала Раймонда. — Она очень занята, у нее тяжелые больные.
Белокурая хорошенькая г-жа Дезаньо воскликнула, что г-жа де Жонкьер сама виновата: зачем она отказалась от их услуг? От нетерпения г-же Дезаньо не стоялось на месте, она горела желанием быть полезной; а молчаливая г-жа Вольмар, стараясь быть незаметной, вглядывалась в темноту своими чудесными сверкающими, подернутыми поволокой глазами, точно искала кого-то.
В это время толпа заколыхалась. Г-жу Дьелафе выносили из купе первого класса, и г-жа Дезаньо не могла удержаться от восклицания:
— Ах, бедняжка!
Действительно, это было грустное зрелище: молодая женщина, худая, как скелет, лежала в своем ящике, словно в гробу, утопая в роскошных кружевах, и терпеливо ждала, когда ее унесут. Ее муж и сестра, изысканно одетые, печально стояли рядом, а слуга тем временем побежал с чемоданами во двор узнать, приехала ли за ними большая коляска, заказанная по телеграфу. Аббат Жюден также находился при больной, и, когда двое мужчин подняли ее, он нагнулся, сказал ей: «До свиданья!» — и произнес несколько ободряющих слов, которых она даже не расслышала. Затем добавил, обращаясь к Берто, с которым был знаком.
— Несчастные! Если бы они могли купить ей выздоровление! Я сказал им, что самое бесценное золото — это горячая молитва святой деве; надеюсь, что и я достаточно помолился, чтобы тронуть всевышнего… Они привезли роскошный подарок для собора — золотой фонарь, осыпанный драгоценными камнями, настоящий шедевр… Да соблаговолит улыбнуться им непорочная дева!
В Лурд привозили множество даров; среди огромных букетов особое внимание привлекал тройной венок из роз на деревянной подставке. Старый священник пояснил своему собеседнику, что ему должны передать хоругвь, дар красивой г-жи Жуссер, сестры г-жи Дьелафе, поэтому он задерживается на вокзале.
В эту минуту появилась г-жа де Жонкьер; увидев Берто и Жерара, она подозвала их жестом:
— Прошу вас, господа, зайдите вот в этот вагон. Мне нужна мужская помощь: здесь трое или четверо больных, которых необходимо вынести… Я в отчаянии, одной мне никак не справиться.
Жерар, раскланявшись с Раймондой, уже бежал к вагону, а Берто посоветовал г-же Жонкьер уехать, уверяя, что ей нет нужды здесь оставаться — он все берет на себя и через каких-нибудь три четверти часа ее больные будут доставлены на место, в больницу. Она согласилась и наняла коляску вместе с Раймондой и г-жой Дезаньо. В последний момент исчезла г-жа Вольмар. Она подошла к какому-то незнакомцу, очевидно, чтобы о чем-то его спросить. Впрочем, они встретятся с ней в больнице.
Берто подошел к Жерару в тот момент, когда молодой человек с помощью двух товарищей старался вынести из вагона г-на Сабатье. Это была нелегкая задача, потому что больной был очень грузен и, казалось, не пройдет в дверь купе. Однако раньше ведь его внесли! Два санитара вошли с другой стороны, и наконец больного удалось положить на перрон. Занимался бледный день, и платформа, куда выгружался походный госпиталь, представляла в этом сером свете особенно жалкое зрелище. Гривотта без сознания лежала на тюфяке, — за ней должны были прийти санитары, — а г-жу Ветю пришлось посадить под газовым фонарем: у нее поднялись такие боли, что она кричала при малейшем прикосновении. Санитары в перчатках с трудом везли на своих маленьких тележках омерзительно грязных женщин со старыми кошелками
Но совершенное смятение овладело толпой, когда начальник станции, бросившись вперед, закричал:
— Подходит экспресс из Байонны… Скорей! Скорей! Осталось три минуты.
Отец Фуркад, возвышавшийся над толпой, стоял, опираясь на руку доктора Бонами, и весело подбадривал тяжелобольных; он подозвал жестом Берто и сказал:
— Кончайте высадку, потом увезете их.
Совет оказался очень дельным, высадку закончили. В вагоне осталась только Мария, терпеливо ожидавшая отца и Пьера. Они наконец пришли с двумя парами колес. Пьер с помощью Жерара торопливо высадил озябшую девушку. Она была легонькая, как птичка; затруднение представлял только ящик. Наконец мужчины вытащили его, поставили на колеса и укрепили их. Пьер мог бы сейчас же увезти Марию, но толпа не пускала их.
— Скорей, скорей! — повторял начальник станции.
Он сам помогал при высадке, поддерживал ноги больного, чтобы его поскорее вынесли из купе. Подталкивал тележки, освобождая перрон. В одном из вагонов второго класса осталась женщина, у которой начался страшный нервный припадок. Она вопила, вырывалась из рук. До нее нельзя было дотронуться. А экспресс уже приближался, возвещая о своем прибытии непрерывной трелью электрического звонка. Пришлось закрыть дверцы и отвести поезд на запасный путь, где он должен был простоять три дня, чтобы потом снова принять свой груз больных и паломников. Он отошел под непрерывные крики несчастной больной, запертой в вагоне с монахиней; но эти крики становились все слабее, и наконец она затихла, как выбившийся из сил ребенок.
— Слава богу! — пробормотал начальник станции. — Как раз вовремя!
В самом деле, байоннский экспресс молнией пронесся на всех парах мимо перрона, забитого страдальцами. Тележки, носилки тряхнуло как следует, но несчастных случаев не произошло: станционные служащие следили за тем, чтобы обезумевшая толпа, теснившаяся к выходу, не загромождала пути. Вскоре порядок был восстановлен, санитары осторожно и неторопливо перенесли всех больных.
Заметно светлело, заря, разгораясь, заливала сиянием небо, и отблеск ее ложился на землю. Из мрака выступали люди и предметы.
— Нет, еще минутку! — повторяла Мария Пьеру, который пытался выбраться из толпы. — Подождем, пока схлынет народ.
Ее заинтересовал старик лет шестидесяти, с большой головой и седыми волосами, подстриженными щеткой, с виду бывший военный. Он выглядел бы еще крепким, если бы не волочил левую ногу. Левой рукой он опирался на толстую палку.
Господин Сабатье, семь лет ездивший сюда, заметил его и весело окликнул:
— А, это вы, командор!
Был ли это его чин или фамилия — неизвестно. Он носил орден на широкой красной ленте, и его могли так прозвать, хотя он был просто кавалером этого ордена. О нем почти ничего не знали; у него была, вероятно, где-нибудь семья, дети, однако ни один человек о них не слыхал. Уже три года он служил на товарной станции, занимая скромное место, предоставленное ему из милости, и получал небольшое жалованье, позволявшее ему жить в довольстве. В пятьдесят пять лет с ним случился апоплексический удар, который повторился через два года и вызвал частичный паралич левой стороны. Теперь он совершенно спокойно дожидался третьего удара, готовый умереть в любую минуту. И весь Лурд знал о его мании — встречать каждый поезд с паломниками, волоча ногу и опираясь ка палку, и гневно упрекать больных за то, что они так страстно желали выздороветь.