Собрание сочинений. Т. 2. Стихотворения 1961-1972

Слуцкий Борис Абрамович

СТАРЫЕ РИФМЫ

Хорошая рифма, словно старинное, сто раз проигранное: «мглу-углу», хорошая, пусть слышанная сторицею, опять пластинкой идет под иглу: все круги ее кружения, все биения ее часов, все пузыри ее брожения, эхо всех ее голосов! Рифмы, поддержанные двумя веками русской поэзии, — ее труды. Рифмы, истоптанные — половиками! Рифмы, цветущие — сады! Не снятые с вооружения, как штык, хранимый на случай рукопашной схватки, едва ощутимые,

как рельсовый стык, незабываемые, как родовые схватки! Нет, не случайно, не даром, не просто первыми в голову приходят они же — рифмы человеческого роста, не выше, не ниже. Немало книг успею издать, преодолею мели и рифы. О, если бы мне удалось создать одну новую старую рифму!

КАКИЕ ЛИЦА У ПОЭТОВ

На словопрении обычном и привычном, послушав речи и окутав плечи какой-то оренбургскою рваниною, ко мне нагнулась, шатнулась, устремилась, ко мне метнулась Ксения Некрасова и громким, истовым, распевным шепотом сказала:

КАКИЕ ЛИЦА У ПОЭТОВ!

Я огляделся. Более того. Я щелкнул выключателем сознания, заведующим звуками. Все стихло. Бесшумно шевелившиеся губы оратора сложились в язвительную, горькую, лихую и благородную усмешку. Какие взгляды он метал! В Сенате — римляне, в Ареопаге — афиняне, в Конвенте — робеспьеристы метали менее значительные взгляды. Действительно:

КАКИЕ ЛИЦА У ПОЭТОВ!

Какие лбы! Какие подбородки! Хладеющая лава оскорбленности. Обвал эмоций. Водопад счастливости. Кардиограмма чувств и мыслей. Карта, притом рельефная, их жизни в искусстве. Как не сказать:

КАКИЕ ЛИЦА У ПОЭТОВ!

Единственный же способ восстановить пропорции — щелчок того же выключателя — включенье звука. Пускай заговорят! Пусть почитают, что написали. Пусть проскандируют свои удачи. Пусть заглушат недоработки. Да, в самом деле: дайте новгородцу поголосить на вече. Дайте якобинцу вотировать какую-нибудь казнь. Пусть римлянин уста отверзнет и крикнет что-нибудь. И мы решим по справедливости: такие или не такие, а если не такие, то —

КАКИЕ ЛИЦА У ПОЭТОВ?

ЯМБЫ

Приступим к нашим ямбам, уложенным в квадратики, придуманным, быть может, еще в начале Аттики, мужские рифмы с женскими перемежать начнем, весы или качели — качнем? Качнем! Все, что до нас придумано, все, что за нас придумано, продумано прекрасно, менять — напрасно. Прибавим, если сможем, хоть что-нибудь свое, а убавлять отложим, без ямбов — не житье. Нет, не житье без ямбов, стариннейших иамбов, и я не пожалею для ямбов дифирамбов. От шага ли, от взмаха? Откуль они? Не вем. Не дам я с ними маху, вовек не надоем. От выдоха ли, вдоха? От маятника, что ли? Но только с ямбом воля, как будто в Диком Поле, когда, до капли вылит, дождем с небес лечу, лечу, лечу навылет и знаю, что хочу.

ХОРОШО!

Хорошо было уезжать. Хорошо было приезжать. Хорошо было просто ездить — хоть на север, а хоть на юг, в одиночку или сам-друг и с большой компанией вместе. Расчудесный дождь — обложной вдруг сменял распрекрасный зной, или было просто прохладно. На другой же день, с утра — замечательная жара воцарялась ловко и ладно. Хорошо было. Хорошо! Если было не хорошо, значит, просто отлично было. Почему? Потому что был молод, юн. До сих пор не забыл я пылания этого пыла.

Стихи, не вошедшие в книгу «ДОБРОТА ДНЯ» **

«Начинается давность для зла и добра…»

Начинается давность для зла и добра, и романы становятся историческими романами, и седины из подлинного серебра нависают над косметическими румянами. Время воспоминаний пришло и ушло. Начинается памяти время. И в плечах ощущается, словно крыло о крыло, это нетяготящее и блестящее бремя.

СОВЕТСКАЯ СТАРИНА

Советская старина. Беспризорники. Общество «Друг детей», общество эсперантистов. Всякие прочие общества. Затеиванье затейников и затейливейших затей. Все мчится и все клубится. И ничего не топчется. Античность нашей истории. Осоавиахим. Пожар мировой революции, горящий в отсвете алом. Все это, возможно, было скудным или сухим. Все это, несомненно, было тогда небывалым. Мы были опытным полем. Мы росли, как могли. Старались. Не подводили Мичуриных социальных. А те, кто не собирались высовываться из земли, те шли по линии органов, особых и специальных. Все это Древней Греции уже гораздо древней и в духе Древнего Рима векам подает примеры. Античность нашей истории! А я — пионером в ней. Мы все были пионеры.

«Покорение поколения…»

Покорение поколения, нет, скорее — успокоение. Поначалу оно беспокоилось, а потом оно успокоилось. Как же сталось и что случилось, как стряслось, что все утряслось, а ведь как пылало, лучилось, говорили, что даже жглось. Кулаком на них настучали по казенному по столу и кричащие — замолчали, приумолкли в своем углу. Стало тихо, стало глухо и — ни шороха, ни слуха.

«Хватило на мой век…»

Хватило на мой век, клонящийся к упадку, и — мордою об стол! и — кулаком в сопатку! И взорванных мостов, и заметенных вех, и снятия с постов хватило на мой век. Я думал — с детством кончится беда. Оказывается, что она — всегда. Давно на вороту лихая брань повисла, и выбитых во рту зубов считать нет смысла. Расчетов и боев, просчетов и помех, всего, кроме надежд, хватило на мой век.

«Мировая мечта, что кружила нам голову…»

Мировая мечта, что кружила нам голову, например, в виде негра, почти полуголого, что читал бы кириллицу не по слогам, а прочитанное землякам излагал. Мировая мечта, мировая тщета, высота ее взлета, затем нищета ее долгого, как монастырское бдение, и медлительного падения.

«Бог был терпелив, а коллектив…»