Собрание сочинений. Т. 22. Истина

Золя Эмиль

В этой семье, обреченной на страдания и нищету, Марк мог положиться лишь на Давида, на его ясный ум, прямоту и твердую волю. После осуждения его брата уже почти десять лет Марк наблюдал деятельность Давида и убедился в его упорстве, выдержке и мужестве. Несмотря на трудность задачи, Давид никогда не отчаивался, по-прежнему был убежден в невиновности Симона и крепко верил, что придет день, когда восторжествует истина; он действовал под покровом тайны, с поразительной последовательностью и логичностью, ни отвлекаясь ничем, не жалея времени, — порой ему удавалось за несколько месяцев продвинуться к цели на один шаг. Он сразу сообразил, что для задуманного им дела понадобятся деньги. Его жизнь протекала по двум руслам, — считалось, что он вел разработку песочного и гравийного карьера, который арендовал у барона Натана. Все думали, что он сам управлял делом, а между тем теперь разработкой руководил преданный ему старший мастер. Всю прибыль Давид употреблял на основное дело своей жизни и тратил

деньги весьма осторожно, неутомимо продолжая розыски. Давида даже считали скупым, упрекали его, что, получая значительный доход, он не помогал свояченице, не выручал несчастных Леманов, которые, несмотря на тяжкий труд, терпели жестокую нужду. Одно время у него едва не отняли карьер; Сангльбёф грозил ему судом, очевидно, под влиянием отца Крабо, которому хотелось выжить из их кантона или хотя бы лишить средств этого молчаливого и энергичного человека, занятого тайной, опасной для Братьев деятельностью. К счастью, у Давида был подписан с бароном арендный договор на тридцать лет, и он продолжал добывать песок и гравий, что обеспечивало ему необходимые средства. Давида уже давно больше всего интересовало незаконное сообщение, которое, как он подозревал, председатель суда Граньон сделал присяжным в совещательной комнате после окончания прений. В результате длительных поисков ему удалось установить, что произошло: у присяжных возникли сомнения, и они вызвали к себе председателя, чтобы узнать у него, какая статья закона может быть применена. И вот, дабы устранить их сомнения, он решил показать им старое письмо Симона, однако тотчас же взял его обратно; то было письмо к другу, незначительного содержания, но там имелась приписка, в конце которой стояли точно такие же инициалы, какие значились, по свидетельству экспертов, на образце для чистописания. Именно этот подозрительный документ, предъявленный в последнюю минуту без ведома обвиняемого и защиты, и повлек за собой обвинительный приговор. Но как восстановить истину? Как добиться от кого-нибудь из присяжных формального свидетельства, которое позволило бы немедленно пересмотреть дело; к тому же Давид не сомневался, что приписка и росчерк были подделаны. Долгое время он пытался повлиять на старшину присяжных, архитектора Жакена, человека неподкупной честности и набожного католика; теперь ему казалось, что он наконец пробудил у Жакена угрызения совести, разъяснив ему всю незаконность подобного сообщения при тех условиях, в каких оно было сделано. Этот человек был готов заговорить, в случае если ему докажут, что присяжным предъявили фальшивый документ.

Когда Марк пришел на улицу Тру для свидания с Давидом, дверь лавки оказалась запертой, дом словно вымер. Из предосторожности семья перебралась в заднее помещение, где Леманы еще работали при свете лампы; там и разыгралась волнующая сцена, во время которой Рашель вся трепетала, а у детей сверкали глаза.

Прежде чем заговорить, Марк захотел узнать, как идут у Давида поиски.

— Постепенно продвигаются, — ответил тот, — но очень медленно! Жакен из настоящих христиан, которые верят в доброго и справедливого Христа; правда, одно время я испугался, узнав, что отец Крабо оказывает на него давление через различных лиц, но теперь успокоился: этот человек поступит по совести… Труднее всего добиться экспертизы предъявленного документа.

— Разве Граньон не уничтожил это письмо? — спросил Марк.

— По всей видимости, нет. Показав его присяжным, он не посмел его уничтожить и попросту приобщил к делу, где оно, вероятно, находится и по сей день. По крайней мере, Дельбо в этом убежден на основании кое-каких сведений. Нужно было бы изъять документ из архива, а это не так-то просто сделать… И все же мы понемногу двигаемся к цели.

— Ну, а у вас, мой друг, — спросил он после тяжелого молчания, — есть какие-нибудь хорошие новости?

— Да, есть, новость хорошая и весьма важная.

Не торопясь Марк рассказал о своих приключениях — о болезни Себастьена, об отчаянии его матери, о терзавших ее укорах совести и, наконец, о том, как она передала ему пропись со штемпелем школы Братьев и неоспоримым росчерком брата Горжиа.

— Вот она, смотрите!.. Тут есть штемпель, и как раз в том уголке, который был оторван на экземпляре, найденном возле кроватки Зефирена. Мы предполагали, что он был оторван зубами жертвы. На самом деле это успел сделать отец Филибен, — мой помощник Миньо прекрасно все запомнил… Теперь взгляните на росчерк — здесь он гораздо разборчивее, чем на той прописи, и, безусловно, подлинный. Легко различить переплетенные буквы Ф и Г, которые эти несуразные эксперты Бадош и Трабю, дико заблуждаясь, упорно принимали за буквы Л и С, инициалы вашего брата… Я твердо убежден: виновник именно брат Горжиа.

Все с ужасом и надеждой рассматривали при тусклом свете лампы узкий листок пожелтевшей бумаги. Старики Леманы, оторвавшись от работы, наклонились над ним, их изможденные лица озарил луч надежды. Особенно оживилась Рашель, — стряхнув оцепенение, она дрожала всем телом. Жозеф и Сарра, проталкиваясь вперед, впились горящими глазами в роковую бумажку. Все молчали, затаив дыхание. Давид взял листок в руки и тщательно осмотрел, поворачивая во все стороны.

— Да, да, — сказал он, —

теперь я тоже убежден. Наши подозрения в полной мере оправдались. Преступник — брат Горжиа.

Началось обсуждение: перебрали и взвесили все факты, собранные воедино, они приобретали чрезвычайную убедительность. Факты дополняли и объясняли друг друга и приводили все к тому же выводу. Помимо появившихся теперь вещественных доказательств, к истине приходили логическим путем, как при решении математической задачи — создавалась твердая уверенность. Оставались неясными лишь два-три пункта: почему пропись оказалась в кармане монаха и как исчез уголок листка, который, очевидно, был уничтожен? Но все остальное восстанавливалось чрезвычайно убедительно: возвращение Горжиа, которого случай привел к освещенному окну, искушение, убийство и на другой день — новая случайность: отец Филибен и брат Фюльжанс проходили мимо и были вынуждены действовать, выручая собрата. Этот оторванный уголок становился неопровержимой уликой, он прямо указывал на виновного, его выдавала и беспощадная кампания, какую повела церковь с целью спасти монаха и добиться осуждения безвинного Симона! С каждым днем на это темное дело проливался новый свет, и чувствовалось, что чудовищное здание лжи скоро рухнет.

— Как видно, приходит конец нашим мучениям! — весело воскликнул старый Леман. — Стоит показать эту бумажку, и нам вернут нашего Симона.

Дети заплясали от радости, распевая восторженными голосами:

— Папа вернется, папа вернется!

Но у Давида и у Марка по-прежнему был озабоченный вид. Они-то знали, что положение весьма трудное и опасное. Возникали чрезвычайно щекотливые вопросы: как использовать новый документ и под каким предлогом подать кассационную жалобу? Марк задумчиво проговорил:

— Надо подумать, надо подождать.

Тут Рашель разрыдалась, проговорив сквозь слезы:

— Чего же ждать? Чтобы бедняга умер там в мучениях!

И снова в мрачном домике воцарилось отчаяние. Все поняли, что еще не пришел конец страданиям. Мимолетная радость сменилась мучительной тревогой.

— Один Дельбо может нам что-нибудь посоветовать, — сказал Давид. — Давайте, Марк, отправимся к нему в четверг?

— Хорошо, зайдите за мной.

Положение Дельбо сильно упрочилось за эти десять лет. Процесс Симона определил его будущее, — когда все коллеги адвоката отказались от этого дела, опасаясь скомпрометировать себя, он взялся его вести и мужественно защищал Симона. Он был выходцем из крестьян, унаследовал демократические симпатии и отличался красноречием. Но, изучая дело, он понемногу сделался рьяным поборником истины; когда все силы буржуазии сплотились, отстаивая ложь и поддерживая социальную несправедливость, Дельбо превратился в воинствующего социалиста и пришел к убеждению, что только народ может спасти страну. Постепенно вокруг него объединилась революционная партия города, и во время последних выборов был момент, когда Дельбо едва не одержал верх над радикалом Лемаруа, бессменным депутатом в течение двадцати лет. Правда, его личные интересы еще страдали оттого, что он взялся защищать еврея, обвиненного во всех чудовищных преступлениях, но в основном он завоевал превосходное положение, благодаря твердости убеждений и спокойному мужеству; сознавая свою силу и уверенный в победе, он с надеждой смотрел в будущее.

Едва Марк показал ему пропись, полученную от г-жи Александр, как у него вырвался радостный крик:

— Ну, теперь они у нас в руках! — И, повернувшись к Давиду, он добавил: — Вот вам и второй повод для кассации… Первый — это письмо, незаконно показанное присяжным, вдобавок, по всей вероятности, фальшивое. Мы постараемся отыскать его в деле. Второй — это пропись со штемпелем школы Братьев и подлинной подписью брата Горжиа. Мне кажется, второй факт будет легче использовать, да он и убедительнее.

— В таком случае, что вы мне посоветуете? — спросил Давид. — Я хотел обратиться с письмом к министру от имени невестки с формальным обвинением брата Горжиа в изнасиловании и убийстве Зефирена и потребовать пересмотра дела.

Дельбо слушал с озабоченным видом.

— Разумеется, нам придется идти таким путем. Но обстановка очень сложная, торопиться не следует… Я возвращаюсь к вопросу о письме, незаконно предъявленном присяжным: этот факт будет очень трудно установить, пока мы не убедим архитектора Жакена поступить по совести. Вы помните показания отца Филибена, который намекнул на документ, где якобы стояла подпись вашего брата, такая же, как на прописи; сказать что-нибудь более определенное ему будто бы запрещала тайна исповеди. Я убежден, что он имел в виду письмо, которое передали председателю Граньону лишь в последний момент, поэтому и подозреваю, что оно было подложным. Но все это пока лишь одни предположения и рассуждения, необходимо представить доказательства… Если мы сейчас ограничимся одним вещественным доказательством — прописью со штемпелем и подписью, то натолкнемся на новые осложнения и неясности. Оставляя пока в стороне трудный вопрос, как очутилась пропись в кармане брата Горжиа в момент преступления, я упорно думаю об исчезновении уголка, на котором должен был находиться штемпель; и я очень хотел бы его найти, прежде чем начать действовать, потому что предвижу возражения, какие будут выдвигать против нас, стараясь запутать дело.