Собрание сочинений. Т. 9.
Шрифт:
— Видно, вам нравится глядеть, как работают люди, — каждое утро повторяла Вероника, подметая комнату Полины. — И впрямь — это лучше, чем книжки читать. Что до меня, то от книжек у меня голова трещит. А если хочешь поправиться, то надо сесть на солнышке, разинуть клюв, как индюшка, и заглатывать воздух.
Обычно Вероника не была говорлива, она даже слыла угрюмой. Но с Полиной она болтала по-дружески, считая, что это ей полезно.
— Чудная это работа! Но коли она нравится господину Лазару… Хоть я и говорю, что она ему нравится, а с виду не скажешь, что это ему по вкусу. Он уж больно спесив, своего добивается, а сам от скуки едва не помирает. И вправду,
Вероника провела веником под кроватью и продолжала:
— Что до герцогини…
Полину, рассеянно слушавшую, поразило это слово.
— Кто? Герцогиня?
— То бишь мадемуазель Луиза! Разве не видно птицу по полету? Посмотрели бы вы, сколько у нее в комнате всяких банок и склянок, помады да притираний! Как войдешь, прямо в нос шибает, даже дух захватывает… А все ж она не такая красивая, как вы.
— Что ты, я по сравнению с ней настоящая мужичка, — возразила молодая девушка, улыбаясь. — Луиза очень изящна.
— Может, и так, да уж больно тоща. Я-то вижу, когда она моется… Будь я мужчиной, я б и не сомневалась…
Глубоко убежденная в своей правоте, она облокотилась на подоконник рядом с Полиной.
— Поглядите сами, и впрямь на креветку похожа. Оно, верно, далеко, она и не может казаться высокой, как каланча. Но ведь надо, чтобы все на месте было… Ага! Вон господин Лазар поднимает ее, чтобы она не промочила башмачков. Не тяжело ему, что и говорить! Правда, есть мужчины, которые любят костлявых…
Вероника вдруг запнулась и замолчала, чувствуя, как вздрогнула Полина. Без конца она возвращалась к этой теме, просто язык у нее чесался. Все, что она слышала, все, что видела, стояло поперек горла и душило ее: эти разговоры по вечерам, где поносили молодую девушку, улыбки, которыми украдкой обменивались Лазар и Луиза, неблагодарность всего семейства, готовящееся предательство. Если бы она поднялась к Полине в ту минуту, когда ужасная несправедливость доводила ее до белого каления, она выложила бы все начистоту; но страх, что Полина снова заболеет, удерживал Веронику, и она яростно носилась по кухне, грохоча своими чугунами, клянясь, что так дальше длиться не может, что в один прекрасный день ее прорвет. А наверху, когда у нее вылетало какое-нибудь неосторожное словцо, она тут же спохватывалась и с трогательной неловкостью пыталась выкрутиться.
— Ну нет, господин Лазар, слава богу, не любитель костей! Он побывал в Париже, у него вкус хороший… Вот видите, он опустил ее на землю, словно спичку бросил.
И Вероника, боясь выболтать что-нибудь лишнее, размахивала перьевой метелочкой, заканчивая уборку; а Подина до самого вечера сосредоточенно следила за мелькавшими вдали, среди темных силуэтов рабочих, голубым платьем Луизы и белым пиджаком Лазара.
Когда наконец дело пошло на поправку, у Шанто начался сильный приступ подагры, и Полина решилась спуститься вниз, хотя была еще очень слаба. Впервые она вышла из своей комнаты для того, чтобы сесть у изголовья больного. И действительно, как зло сказала г-жа Шанто, дом превратился в настоящий лазарет. Уже несколько дней ее муж не вставал с кресла. Приступы участились, и подагра распространялась все дальше, от ступней к коленям, затем от локтей к кистям. Маленькая белая горошина на ухе исчезла; зато появились другие, более крупные; все суставы распухли, известковые наросты проступали под кожей в виде белесых бугорков, похожих на рачьи глаза. Теперь это уже была хроническая, неизлечимая подагра, которая приводит к одеревенению
— Боже мой, как я страдаю! — причитал Шанто. — Левая нога совершенно не сгибается, словно деревянная; не могу двинуть ни ступней, ни в колене… Да еще локоть жжет. Погляди.
Полина обнаружила на левом локте большую воспаленную опухоль. Старик особенно жаловался на этот сустав, где боль вскоре стала нестерпимой. Вытянув руку, он кряхтел, глядя на эту жалкую кисть с припухшими от подагрических узлов фалангами, на искривленный большой палец, точно расплющенный молотком.
— Я не могу больше, ты должна мне помочь… Только я нашел удобное положение, и вдруг началось снова, точно распиливают кости пилой… Попробуй меня чуть приподнять.
За час раз по двадцать приходилось ворочать его. Он не мог найти удобного положения, все надеялся, что ему полегчает. Но Полина чувствовала себя еще настолько слабой, что не решалась повернуть его одна. Она звала шепотом:
— Вероника, давай приподнимем его легонько.
— Нет, нет, — кричал он, — только не Вероника! Она мне все кости переломает.
Тогда Полине пришлось сделать усилие, от которого у нее затрещали суставы. И хотя она повернула больного очень бережно, он так завопил, что служанка обратилась в бегство. Она бранилась и клялась, что только такая святая, как барышня, может это выдержать, сам господь бог сбежал бы, услышав вопли хозяина.
Приступы стали менее острыми, но все же не прекращались, мучения длились ночь и день, а тягостная неподвижность превращала жизнь больного в подлинную пытку. Теперь уже болели не только ноги, точно их глодал какой-то зверь, все тело как бы размалывали жерновами. Невозможно было облегчить его страдания. Полина только тихо сидела подле дяди, покорно выполняя его капризы, всегда готовая повернуть или приподнять его, хотя от этого ему не становилось лучше. Самое ужасное, что страдания сделали Шанто несправедливым и грубым, он говорил с ней раздраженно, как с нерадивой служанкой.
— Ты так же тупа, как Вероника!.. Ну можно ли вонзать мне когти в тело! У тебя пальцы, как у жандарма! Оставь меня в покое! Не смей ко мне прикасаться!
Полина сохраняла невозмутимое спокойствие, только становилась еще нежнее. Когда она чувствовала, что дядя слишком раздражен, она пряталась на минутку за занавески, чтобы он успокоился в ее отсутствии. Подчас она тихонько плакала, не из-за грубости несчастного страдальца, а из-за невыносимых тяжких мук, так озлобивших его. Среди стенаний она слышала его шепот:
— Ушла, бессердечная… А я могу подохнуть, и некому будет даже закрыть мне глаза, одна только Минуш… Разве господь может допустить, чтобы человека бросили на произвол судьбы? Она наверняка на кухне ест бульон.
Через минуту он начинал стонать громче и наконец окликал ее:
— Полина, ты здесь?.. Приподними меня немного, больше нет мочи… Попробуем на левую сторону, ладно?
Им овладевало раскаяние, он просил у нее прощения за грубость. Иногда Шанто требовал, чтобы впустили Матье, он чувствовал себя с ним менее одиноким, воображая, будто присутствие собаки ему на пользу. Но самого верного друга он обрел в лице Минуш; кошка обожала затемненные комнаты, и теперь целые дни напролет проводила в кресле, против кровати больного. Однако громкие вопли как бы докучали ей. Когда Шанто стонал, она усаживалась, поджав хвост, и смотрела, как он страдает, а в ее круглых глазах светилось негодование и изумление мудрой особы, покой которой нарушили. Зачем только он поднимает этот неприятный и ненужный шум?