Собрание сочинений. т.1. Повести и рассказы
Шрифт:
Христо ударил его по плечу.
— Молодес, барба! — сказал он покровительственно, — хоросо работал. Спасибо.
Модест Иванович покраснел, как девушка, которой сделали предложение, и вдруг, осмелев, сказал Христо:
— Я еще не так могу. Я сильный. Вот возьмите меня с собой — увидите.
Христо нахмурился.
— Иди, барба, домой! — сурово проворчал он. — Нецего тебе тут делать.
Модест Иванович вспыхнул и хотел ответить дерзостью, но вспомнил, что Тодька хотел его зарезать, и, обиженно вздернув плечами, поторопился
Днем Клава потащила его смотреть Георгиевский монастырь и мыс Фиолент. Модест Иванович поехал охотно, неустанно лазал по диким скалам, на которых лепились бывшие монастырские постройки, и, тая дыхание, выслушал объяснения инструктора экскурсионной базы о сказочном прошлом мыса, где в древности стоял храм Дианы Таврической и в честь жестокой луконосительницы в море сбрасывали человеческие жертвы.
Модест Иванович подполз к самому краю скалы, откуда отвесно падали вниз восемьдесят саженей, стиснутых голубым воздухом, и, держась за ветку сосны, долго глядел вниз, словно ища в прибережной пене окровавленные тела Артемидиных гекатомб.
Клава едва оттащила его от пропасти.
Они пообедали на монастырском балконе, качавшемся над бездной, и Модест Иванович был нежен и робок с Клавой, как в день встречи в вагоне, будто стараясь загладить свою вспышку накануне.
«Утанцевался… Слава тебе, господи!» — подумала Клава, смотря на разнеженно-безоблачное лицо Модеста Ивановича.
К вечеру они поехали обратно. По дороге, в линейке, Клава шепнула Модесту Ивановичу, сжимая его ладонь:
— Видишь, котик, как здесь красиво, как восхитительно. Мы поедем с тобой еще в Ялту, в Алупку, в Гурзуф. Мы проедем по всему Крыму, мой чудачок. И совсем тебе не надо думать глупости про контрабанду.
Сказала и почувствовала, что этого не нужно было говорить, что слова вырвались не вовремя.
Модест Иванович как-то болезненно усмехнулся, посерел и освободил свою кисть от Клавиного пожатия.
Приехав домой, Модест Иванович не захотел идти в комнату и, сославшись на головную боль, заявил, что пойдет погулять. Клава жалко посмотрела ему вслед и, когда спина Модеста Ивановича скрылась в калитке, вздохнула и поднялась на террасу.
Модест Иванович задумчиво шел по улице, сам не зная куда, но незримая рука, направлявшая его путь, вывела его к берегу бухты.
Он уселся на склоне берега. Солнце дрожащим розовым шаром скатывалось к синим гребням холмов. Бухта горела золотыми искрами. Между другими шлюпками колыхался на воде баркас Христо «Святой Николай».
Модест Иванович не мог оторваться от его ритмических колебаний и, опустив голову на руки, глубоко задумался. Он просидел так около часу и вдруг, резко вскинувшись, осмотрелся вокруг с таким видом, словно только что очнулся от глубокого сна.
Вскочил на ноги и бегом спустился к воде, к тому месту, где был привязан «Святой Николай». Там он сбросил башмаки, закатал брюки и полез в воду. Добравшись до баркаса, он схватился за борт и влез в лодку. Перескакивая через банки, он добрался до носа и, отодвинув защелку, открыл маленький кубрик, служивший для хранения запасных парусов и снастей.
В кубрике лежал свернутый запасный грот и несколько бухт веревок. Модест Иванович нагнулся, пощупал пальцами парус, закрыл кубрик на задвижку и, спустившись в воду, выбрался опять на берег.
По дороге домой он накупил в лавочке фруктов и рахат-лукума и вернулся к уныло поджидавшей его Клаве в самом веселом и беспечном настроении.
Следующий день начался для Модеста Ивановича странно. После утреннего чая он торопливо сбегал к бухте, чтобы убедиться, стоит ли там еще «Святой Николай».
Баркас по-прежнему белел на спокойной зелени, как мелок на сукне карточного стола.
Успокоившись, Модест Иванович решил возвратиться домой и, идя вдоль берега, наткнулся на курортную даму, принимающую на пляже солнечную ванну. Модест Иванович скромно отвернулся и прошел мимо дамы бочком.
В нескольких шагах от дамы возился, складывая из галек крепость, мальчик лет девяти в матросском костюмчике, белоголовый и худенький. Модест Иванович равнодушно взглянул на него, и в эту минуту мальчик поднял голову и улыбнулся Модесту Ивановичу.
Модест Иванович оторопело остановился и уставился на мальчика. Мальчик, так показалось Модесту Ивановичу, был как две капли воды похож на покинутого старшего сына Леньку. Модест Иванович остро вспомнил последний разговор с Ленькой, на улице, после ссоры с Авдотьей Васильевной.
У него сразу и нехорошо закружилась голова и кольнуло в боку. Он подвинулся к мальчику с растерянным лицом и, протянув руку, тихо сказал с недоумением и испугом:
— Ленечка?
Мальчик, о руками полными гальки, удивленно раскрыл синие ласковые глаза и, засмеявшись, ответил:
— Я, дядя, не Ленечка. Я — Миша.
Модест Иванович осунулся и, с искривившей губы жалкой улыбкой, погладил мальчугана по белым вихрам.
— Ми-иша, говоришь? — протянул он, как будто не доверяя, и быстро добавил: — Ну, играй, милый, играй.
Сзади до него донесся пискливый голос дамы:
— Гражданин! Не троньте ребенка. Что за безобразие! Нигде покоя нет от хулиганов.
Модест Иванович обернулся.
Дама приподнялась на локте и смотрела на него злыми и бесцветными моськиными глазами. На гальку пляжа свисали ее жирные груди и вялый живот.
— Сама хулиганка! Корова вислая! — крикнул вспыливший Модест Иванович и пошел в гору.
Но лицо мальчика стояло перед ним, и Модесту Ивановичу показалось, что в синих детских глазах, так похожих на глаза Леньки, встает горький упрек.
Модест Иванович остановился посреди улицы и беспомощно оглянулся. Вслед за тем он спросил проходящего мимо с веслами на плече человека:
— Где у вас почта?
— Поцта? Поцта тамо, — ткнул человек веслом в пространство за Модестом Ивановичем.