Собрание сочинений. т.1. Повести и рассказы
Шрифт:
Подойдя к столу, он покосился из-под торчащих, как иглы ежа, зеленых бровей на Модеста Ивановича и бросил Христо несколько коротких слов.
Христо также коротко ответил.
В медвежьих глазках старика проскользнуло неодобрительное изумление, и он глухо, как из бочки, засмеялся, Модест Иванович отвернулся.
После ужина Христо бросил на пол бушлат.
— Лозись, барба, — сказал он, — спи.
У Модеста Ивановича уже давно слипались ресницы; он тяжело поднялся со скамьи и, свернувшись на бушлате, мгновенно заснул.
Рыбаки одевались
Христо повернулся к нему.
— Зацем встаес, барба? Лези, лези. Отдыхай.
— А вы?
— Мы в Аккерман за товаром. Нам нузно.
— Так я тоже пойду, — сказал Модест Иванович, надевая свой, скоробившийся от соленой воды, пиджачок.
Христо покачал головой.
— Не, нельзя. Румания. Ты белый, на грека не схоз, на румана тозе. Сразу видно — русский. Зандарм заберет — пук…
И Христо приставил к груди Модеста Ивановича, как ствол револьвера, свой шоколадный палец.
Модест Иванович молитвенно сложил руки.
— Ну, пожалуйста!.. Ведь вы уж взяли меня. Так почему?..
Подскочил Тодька и ощерился на Модеста Ивановича, яростно сверкнув зрачками:
— Цыц! Сиди здесь. Пойдес — вот тебе.
И Тодька вытащил из-за пояса короткий клинок матросского ножа.
Модест Иванович понурился и сумрачно отошел к стенке.
Рыбаки ушли. Тодька, пролезая в двери, еще раз обернулся и молча пригрозил Модесту Ивановичу.
В закопченное окно мазанки светило краснорожее солнце. Оно явно тешилось над Модестом Ивановичем. Он сердито зажмурился от солнечных лучей и сел, пригорюнившись, на скамью.
Романтическая прелесть поездки растаяла, как тает в январский мороз над городскими трубами заманчиво розовый дым. Вместо таинственного и пленительного путешествия Модест Иванович увидел скучный и пресный труд людей, зарабатывающих на пропитание ценой невеселого риска. Вместо роскошной и могучей тропической природы, пальмовых рощ и бананов, грезившихся Модесту Ивановичу, распаленное воображение которого приводило ему на память перед отъездом самые экзотические страницы из жизнеописаний великих мореплавателей и путешественников, — за окном мазанки развертывалась тошнотворно плоская равнина, поросшая чахлым рыжим камышом, редким, как волосы на лысине. По ней, вместо гордых страусов и легконогих антилоп, бродили, поджав хвосты, грязные и лохматые собаки хозяина.
Модесту Ивановичу хотелось заплакать от тоски и обиды.
Скучным взглядом он оглядел мазанку. Она была завалена вековой грязью.
Модест Иванович вздохнул и подумал о несоответствии обстановки его расцвеченным романтическим восторгом мечтам. Это подсказало ему образ действий. Он вышел во двор и у закута нашел выщербленную лопату.
Снял пиджак, засучил рукава и врылся с озлоблением в горы мусора на полу. Им овладела буйная жажда работы. Дни вынужденного безделья со дня бегства из родимого дома истомили его. Долголетняя привычка к каждодневному труду в определенное время властно проснулась в нем, и он работал ретиво и упорно, задыхаясь от пыли, весь в поту.
Отскоблив мусор, он выгреб его во двор, побрызгал пол водой из ведра и, схватив валявшуюся в углу ветошку, стал оттирать стены от копоти и паутины.
Он даже не заметил, как открылась дверь и в мазанку вошел старик цыган, а за ним Васо. Старик, вздув под курчавой шерстинкой бороды одутловатые губы, подошел сзади, покачал лохматой башкой и взял Модеста Ивановича за плечо.
Модест Иванович испуганно обернул перемазанное сажей лицо.
Васо густо заржал:
— Насол дело, барба!
— Я ничего… — смутясь, пролепетал Модест Иванович. — Я так… грязно очень, — оправдывался он, размахивая тряпкой.
Васо поставил на стол квадратный жестяной бидон.
— Садись, — буркнул он Модесту Ивановичу, — закуска кусать будем, пить будем.
Старик достал с полки холодную баранину и буханку ржаного хлеба. Поставил на стол продавленную жестяную кружку и две деревянные чарки.
Васо налил из бидона прозрачную булькавшую жидкость. Модест Иванович поднес чарку к губам и понюхал. Жидкость резко пахла анисом.
— Что это, так сказать? — спросил Модест Иванович, принимая ухарский вид старого пьяницы.
— То ракия. Турска водка. Пей, барба.
Модест Иванович поднял чарку.
— За здоровье хозяина.
Ракия жарко ошпарила рот, кипящей медью пробежала по горлу в желудок. Модест Иванович закашлялся и запихнул в рот кус баранины. Ему стало вдруг весело и легко.
— Налей еще, — подвинул он чарку.
Васо ухмыльнулся. Белый, со стегаными рубчиками, шрам, шедший от его рта к правому уху, вздулся и резко обозначился на сухой коже. Модест Иванович поглядел с любопытством на шрам.
Подумалось: «Должно быть, ранили во время провоза контрабанды». И почтительным, ласковым голосом Модест Иванович спросил:
— А опасное ваше дело? Нужно все-таки быть героем. Это вас таможенники ранили?
Васо недоуменно вскинул глаз.
— Зацем? То мы с Тодькой драка была. Пьяные. Тодька толкнула, я упал на бутылку — мордой нарезался.
Модест Иванович в негодовании отвернулся. Героическое оборачивалось пошлым и смешным. Он крякнул и с остервенением подряд выпил две чарки ракии.
Вернувшиеся к ночи нагруженные товаром рыбаки, войдя в мазанку, увидели, как, сидя рядом и обнявшись, Модест Иванович и Васо высокими срывающимися голосами тянут песню.
Васо запевал; Модест Иванович, прищелкивая пальцами, подтягивал:
Оцень грека любит русска, Вместе кусают закуска. Пьют сампанская виня, Ходят в церковя одня.Увидев вошедших, Модест Иванович оборвал пение и захохотал.
— К-которые, кон-дрла-бандисты, — произнес он, путая буквы, — ску-учно вам? Присаживайтесь. Места хватит.