Собрание сочинений. Т.5. Буря. Рассказы
Шрифт:
— Где только нам не приходится встречаться! Что ты ищешь в таких суровых местах?
— То же, что и ты, — победу, — ответил я.
Он рассказал мне, как в начале войны вместе с эшелоном эвакуированного завода попал на Урал и несколько месяцев работал на большом военном заводе. Он считался почти как на военной службе, имел «броню» от призыва в армию. Когда туда пришла весть о формировании латышской дивизии, он сразу же стал просить директора завода об увольнении.
Директор категорически отказал ему в этом.
— Здесь вы нужнее, чем на фронте. В дивизии одним рядовым больше или меньше — ничего не значит, а на заводе вы сможете руководить цехом, будете командиром и снабдите снарядами всю дивизионную артиллерию. В ваши годы романтика подростка не к лицу.
— Товарищ директор, здесь речь не о романтике, этих подростков вы лучше оставьте в покое — они своей романтикой сегодня творят чудеса, — отпарировал Ауструм. — Мы оба коммунисты, поэтому поговорим по-партийному: желаете ли вы, старый член партии, чтобы я, один из молодых ее членов, стал дезертиром? А я им стану, если вы сегодня же не отпустите меня с завода.
Наконец, Ауструма отпустили, и в конце сентября он прибыл в лагерь, где формировалась Латышская стрелковая дивизия. Он дрался под Москвой, перенес трудный полуголодный период у реки Ловати, когда дивизия из-за весенней распутицы несколько недель получала продовольствие только по воздуху. Командиром взвода он был назначен в конце апреля, тогда же, когда его наградили орденом Красной Звезды.
Нашу беседу пришлось вскоре прервать, ибо штурмовому взводу надо было с наступлением темноты занять исходные позиции. Прощаясь, Ауструм еще раз крепко пожал мне руку и, глядя в сторону, сказал:
— Моя жена работает на одном из больших уральских военных заводов. Если что-нибудь случится, передай привет. Скажи ей, что я должен был это сделать.
Спустя некоторое время он со своими бойцами выступил, взвод слился с мелким кустарником и зеленеющими полянами покрытой сумраком равнины. Над передним краем взвилась ракета.
Около полуночи, когда я уже вернулся в политотдел дивизии, с высоты внезапно донесся шум боя. Ясно различались торопливые, яростные автоматные и пулеметные очереди; похоже было, что там гудит раздраженный осиный рой; фосфоресцируя, проносились трассирующие пули, бухали мины.
— Началось… наши ребята штурмуют высоту… — проговорил инструктор политотдела.
Выйдя из землянки, мы некоторое время наблюдали за битвой. Вокруг высоты в воздухе вспыхивали ракеты, и там было светло, как днем. Немного спустя шум боя затих, и у всех готов был сорваться один вопрос, задать который все же никто не решался.
«Удалось ли Ауструму? В чьих руках сейчас высота — у гитлеровцев или у нас?»
Как бы в ответ на этот невысказанный вопрос примерно через четверть часа гитлеровская артиллерия начала яростно обстреливать высоту. Значит, все же — в наших, и противник спешит уничтожить горстку смельчаков, пока к высоте не подошли наши более крупные силы. Снаряды рвались вокруг одиноко стоящей высоты, при свете ракет было видно, как она дымилась. Потом артиллерия умолкла, но сразу же послышалась трескотня автоматов и пулеметов — это, наверное, пошла в атаку вражеская пехота.
После этого наступила тишина до самого утра. Вздремнув несколько часов в политотдельской землянке, я в предутренних сумерках направился с одним сержантом к наблюдательному пункту командира артиллерийского дивизиона, устроенному на высоком восточном берегу небольшой речки. Командир дивизиона, молодой капитан, украинец, накануне пригласил меня посмотреть на действие наших «катюш». Мы подождали, пока окончательно рассвело; тогда капитан передал мне свой бинокль, показал через смотровую щель, куда будут ложиться снаряды «катюш», и, связавшись по телефону со своим начальством, велел открыть огонь. Метрах в трехстах от наблюдательного пункта внезапно заполыхали огнем кусты. Некоторое время казалось, что воздух наполнился ревом бури; реактивные снаряды, со сказочной быстротой следовавшие один за другим, проносились через нейтральную зону. В одном из секторов неприятельской оборонительной линии закипела, казалось, сама земля; все закружилось, задымилось, горели кусты, все почернело. Невозможно полностью описать последствия взрывов реактивных снарядов — это надо видеть собственными глазами, только тогда можно получить точное представление о мощи этого оружия.
Еще не прошел мой восторг от результатов действия «катюш», как с западной стороны из облаков вынырнули восемнадцать «юнкерсов» и, кружась над высотой, начали бомбить ее. Каждый бомбовоз, перед тем как сбросить бомбы, пикировал, и почти все бомбы падали на одинокую сопку. Почти все бомбы накрывали цель. Громадные столбы земли выбрасывались в воздух и, падая обратно, засыпали высоту, погребая под собой все живое на ней. Наблюдая за этим адом, я все время невольно думал о Яне Ауструме и его товарищах: если они еще живы, то сейчас немецкая авиация на моих глазах зарывает их в огромную могилу. Каждому, кто видел, что сейчас происходит на высоте, было ясно, что там ни одному человеку не уцелеть.
Дальше произошло то, что можно было предвидеть: как только «юнкерсы» закончили бомбежку, цепи гитлеровцев поднялись в атаку, спеша занять высоту. Но тут случилось невероятное: высота ожила, изрытая сплошными ямами земля заговорила языком автоматов, и цепям самоуверенных фашистов, которые уже предвкушали близкую победу, пришлось залечь и спешно отползти на свои исходные позиции.
Через час я покидал дивизию — машина уже ждала меня у штаба. Как раз в это время новая волна «юнкерсов» приближалась к высоте, и началась еще более свирепая бомбардировка, чем в первый раз. Если во время первого налета кому-либо из храбрецов и удалось уцелеть, то теперь должны были погибнуть и последние герои. Я не видел, чем закончились бомбежка и ужасный ураганный артиллерийский огонь, следовавший за ней, так как маленькая штабная машина уже выехала на шоссе и быстро пронеслась через выгоревший лесок к тылу, но конечный результат и так можно было себе представить. И хотя Ян Ауструм, погибая в бою за овладение высотой, только выполнял свой долг воина и гражданина, точно так же, как это делали многие другие благородные советские люди, на сердце у меня стало тяжело… Весь путь до Крестцов и Валдая я молчал, — не мог освободиться от мрачных дум: как рассказать об этом жене Ауструма?
В следующий раз я его встретил уже в Риге, весною 1945 года, сразу же после окончания войны. В то время ЦК КП(б) Латвии мобилизовал несколько сот коммунистов города для работы на селе. Я был тогда членом отборочной комиссии, которой надо было ознакомиться с каждым кандидатом и выяснить его пригодность для партийной работы на селе. Мне пришлось в связи с этим побывать почти во всех партийных организациях одного из районов Риги, участвовать в партийных собраниях и беседовать со многими товарищами. Рига только-только начинала оживать от причиненных ей гитлеровцами разрушений. Уже действовал водопровод, в домах и на улицах появилось электричество, начал работать трамвай, через Даугаву был построен новый деревянный мост, один за другим становились в строй заводы и фабрики, во всех театрах возобновились спектакли — жизнь, как принято говорить, вступила в свои права. Поэтому не удивительно, что кое-кому из товарищей не хотелось уезжать из города, тем более что на селе происходила довольно острая, а часто и совершенно открытая классовая борьба. Руководители больших предприятий в свою очередь не желали терять своих лучших работников, и некоторые пытались отделаться формальным выполнением мобилизационного задания, рекомендуя для работы в деревне менее ценного для предприятия человека. Одним словом — работы было вдосталь.
Яна Ауструма я встретил на партийном собрании того же завода, где мы работали с ним до войны. «Пролетарий» был полностью восстановлен. Вернувшись осенью 1944 года из эвакуации, Ауструм тотчас же был назначен начальником цеха. В бою за высоту он потерял левую руку и носил протез — ты этого, наверное, не заметил на совещании. Мать его умерла в эвакуации, жена часто хворала.
Партийной организации «Пролетария» предстояло мобилизовать двух товарищей для работы парторгами в волости. Казалось, выдвинуть двух подходящих человек из двадцати четырех членов партии и шести кандидатов — не такая уж трудная задача. На самом же деле это было не так просто: партийное собрание длилось уже второй час, а вопроса еще не решили. Каждый раз, когда выдвигали действительно подходящего кандидата, директор завода сопротивлялся: