Собрание сочинений. Том 1. Ким: Роман. Три солдата: Рассказы
Шрифт:
— Видите, мистер О'Хара, я не знаю, черт возьми, что буду делать с нашими друзьями-спортсменами. Но, если вы будете так любезны и не станете терять из виду моего зонтика, который представляет собой отличный знак для указания пути, я буду чувствовать себя гораздо лучше.
Ким взглянул на горные вершины.
— Это не моя страна, хаким. Я думаю, легче найти вошь в шкуре медведя.
— О, в этом и состоит преимущество Хурри, что ему некуда торопиться. Я знаю точно, что не так давно они были в Лехе. Они говорили, что пришли из Кара-Корума со своими головами, рогами и со всем остальным. Я боюсь, не отослали ли они все свои письма и вещи, которые могут их скомпрометировать, из Леха на русскую территорию? Конечно, они пройдут как можно дальше на восток, чтобы показать, что они никогда не бывали в западных государствах. Вы не знаете гор? — Он стал чертить палкой на земле. — Взгляните! Они должны были прийти через Сринагар Абботабад.
Он колебался, словно колокольчик по ветру, внизу долин и вокруг склонов гор, и в назначенное время лама и Ким, идя по компасу, догоняли Хурри вечером, когда он продавал свои мази и порошки.
— Мы шли этим путем! — Лама беспечно указывал пальцем назад на цепи гор, а зонтик рассыпался в комплиментах.
Они шли по снежному ущелью при холодном свете месяца. Лама, кротко подшучивая над Кимом, брел по колено в снегу, словно бактрианский верблюд, выросший в снегах (особый вид косматого верблюда, встречающийся в Кашмире). Они продвигались по пластам глины, прятались от бури в лагере тибетцев, торопливо гнавших вниз крошечных овец, каждая из которых была нагружена мешком с бурой. По склонам, покрытым травой, на которой еще виднелись пятна снега, они выходили лесом снова на траву. Несмотря на продолжительную ходьбу, Кедарнат и Бадринат казались по-прежнему далекими. И только после нескольких дней путешествия Ким, взобравшись на какую-то небольшую горку в десять тысяч футов высоты, заметил, что очертания предгорий двух доминирующих высот слегка изменились.
Наконец они вошли, словно в особый мир, в долину, тянувшуюся на несколько миль. Высокие холмы по бокам ее образовались из мелких камней и наносов со склонов гор. Здесь в один день они, казалось, проходили не больше, чем может пройти сомнамбула в своих сновидениях. В течение нескольких часов они с трудом огибали уступ горы, и вдруг оказывалось, что это только вершина отдаленного отрога главного хребта.
Когда они достигали его, то перед ними открывалась круглая площадка — обширное плоскогорье, от которого шли склоны, спускавшиеся далеко в долину. Три дня спустя они очутились в мрачном ущелье к югу от плоскогорья.
— Наверно, здесь живут боги, — сказал Ким, пораженный безмолвием и удивительными пятнами теней от движущихся облаков. — Это не место для человека.
— Давным-давно, — сказал лама, как бы говоря сам с собою, — Господа спросили, будет ли мир вечен. На это Всесовершенный не дал ответа… Когда я был на Цейлоне, один мудрый Ищущий привел мне эти строки священного писания. Конечно, с тех пор как мы знаем путь к освобождению, вопрос был бы не нужен, но взгляни и познай иллюзию, чела. Вот настоящие горы! Они похожи на мои горы у Суч-Дзена. Нигде нет таких гор.
Над ними — все еще страшно высоко над ними — земля поднималась к снеговой линии, где с востока на запад на сотни миль, как бы на черте, проведенной по линейке, остановились последние смелые березы. Над этой чертой нагроможденные глыбами утесы старались пробиться своими вершинами через душившую их белизну. Еще выше над ними неизменный с начала мира, только изменяющийся на вид сообразно положению солнца и облаков лежал вечный снег. Путешественники могли видеть пятна на его поверхности, где танцевали буря и метель. Под ним лес простирался сине-зеленой пеленой на целые мили. Еще ниже лежало селение с расположенными террасами полями и горными пастбищами. Хотя в ту минуту гроза бушевала ниже селения, они могли рассмотреть, что там находится склон в двенадцать—пятнадцать сотен футов, ведущий к долине, где собираются потоки, питающие молодой Сетледж.
Лама, по обыкновению, вел Кима по тропинке, которой ходят стада, и по проселочным дорогам далеко от Большой дороги, по которой Хурри, этот «боязливый человек», шел три дня тому назад в такую бурю, что, наверное, девять англичан из десяти отказались бы пуститься в путь. Хурри был не из храбрых людей — он менялся в лице при звуке спускаемого курка, — но, как сказал бы он сам, он был «довольно хороший загонщик» и не напрасно исследовал большую долину с помощью дешевого бинокля. К тому же белый цвет поношенных холщовых палаток издали выделялся на фоне зелени. Хурри видел все, что желал видеть, сидя на растрескавшихся камнях Циглаура, на двадцать миль, если судить по полету орла, и на сорок по дороге, то есть он видел две маленькие точки, которые один день были как раз у линии снегов, а на следующий день подвинулись
Джентльмены пришли в восторг. Один из них был, очевидно, француз, другой — русский, но оба говорили по-английски немного хуже Хурри. Они попросили его любезной помощи. Их слуги-туземцы захворали в Лехе. Они спешили, потому что им хотелось доставить свои охотничьи трофеи в Симлу, прежде чем моль поест шкуры. У них есть общее рекомендательное письмо (Хурри поклонился по-восточному) ко всем официальным представителям правительства. Нет, они не встречали по дороге других охотников… Они идут сами по себе. Запасов у них достаточно. Они желали только как можно скорее пуститься в дальнейший путь. Тут Хурри подстерег среди деревьев одного из дрожащих горцев и после минуты переговоров вручил ему маленькую серебряную монету (нельзя экономить, когда служишь государству, хотя сердце Хурри и обливалось кровью от этой расточительности). Тогда одиннадцать кули и трое слуг вышли из леса. По крайней мере, бенгалец будет свидетелем притеснений, которым их подвергали.
— Мой царственный господин, он будет очень недоволен, но это люди простые и грубые невежды. Если ваша милость будут так любезны, что не обратят внимания на это несчастное дело, я буду очень доволен. Дождь скоро пройдет, и тогда мы сможем идти вперед. Вы охотились, не правда ли? Это чудесное занятие.
Он поспешно переходил от одного тюка к другому, останавливаясь перед корзинами конической формы и делая вид, что поправляет их. Англичанин вообще не бывает фамильярен в своих отношениях с азиатами, но он не ударил бы по руке любезного бабу, когда тот случайно опрокинул обвязанную красной клеенкой корзину. С другой стороны, он не стал бы уговаривать бабу выпить, как бы он ни был хорош с ним, и не пригласил бы его поесть вместе. Иностранцы сделали и то и другое и предлагали много вопросов — в особенности о женщинах, — на которые Хурри давал веселые, простые ответы. Они дали ему стакан беловатой жидкости, похожей на джин. Потом дали еще, и серьезность его исчезла. Он стал вполне изменником и говорил в очень неприличных выражениях о правительстве, которое насильно дало ему воспитание белого человека и позабыло снабдить его жалованьем белого. Он рассказывал об угнетении и притеснениях своей родной земли, пока слезы не потекли по его щекам. Потом он, шатаясь и напевая любовные песенки Нижней Бенгалии, пошел прочь и упал под мокрым стволом дерева. Никогда чужестранцам не приходилось видеть более неудачного результата управления в Индии.
— Все они на один лад, — сказал по-французски один из спортсменов другому. — Увидите, что будет, когда мы попадем в центр Индии. Я хотел бы навестить его раджу. Там можно замолвить доброе словечко. Очень возможно, что он слышал что-нибудь о нас и хочет выказать нам свою благосклонность.
— У нас нет времени. Мы должны как можно скорее добраться до Симлы, — ответил его товарищ. — Со своей стороны я очень желал бы, чтобы наши доклады были отосланы из Хиласа и даже из Леха.
— Английская почта лучше и вернее. Вспомни, что нам предоставлены все возможности, и, Боже мой, они сами облегчают нам дело! Это невероятная тупость.
— Это гордость, гордость, которая заслуживает наказания и будет наказана.
— Да! Сражаться с соплеменниками с континента что-нибудь да значит. Там есть риск, а эти люди… Это слишком легко.
— Гордость, все гордость, друг мой.
— Ну что за польза в том, что Чандернагор так близко к Калькутте, — сказал Хурри, храпя с открытым ртом на мокром мху, — если я не могу понять их французского языка. Они говорят как-то особенно быстро! Гораздо лучше было бы просто перерезать их скверные глотки.