Собрание сочинений. Том 1
Шрифт:
— Я скрывался в Панаме на французской концессии, затем пошел кочегаром на греческий пароход.
В последний вечер они пробирались через таежные чащобы Ляолинских гор. Молодой командир смотрел и сравнивал.
Все было невиданным, неиспытанным, неизученным.
В Кантоне, где он родился и вырос, и в провинциях, вдоль великой реки Янцзы, где он воевал, леса редки, реки густо населены и окружены оросительными каналами, деревни часты, поля культурны и открыты для глаза. Здесь же редкие поля
Холмистые леса, ряженные в желто-красные, дырявые рубахи кленов, в кумачовые платки рябин, в легкую, почти вспыхивающую, сияющую зелень лиственниц и коричневые лохмотья дубов, стояли праздничными молодцами, дремотно ожидая зимы.
Они ехали верхами по узкой тропе. Солнце зашло, но зарево его еще носилось по краю неба, сливаясь с рекой, идущей по лесу. Река шла полосой света, раскаленного до багряности и, как бы остывая, парила. Это был свет, который не мог исчезнуть. Он нес в себе отражение леса и берегов, сжимая их, как пестрое корье, в своем голубо-сизом зеркале. Все ждало ночи.
— Немецкая строевая муштровка у японцев отменена, — говорил Тан негромко. — Офицер обедает в казарме. Служба солдата продолжается до отхода ко сну. Все письма прочитываются начальством. Солдат лишен права иметь собственные вещи. Никаких отлучек в будние дни. Пять раз в году отпуск до девяти часов вечера. Их офицеры любят повторять: «Дом солдата тяжелее горы, а смерть легче пуха».
Покрикивая в воздухе, птицы быстро осматривали бесцветную пустоту неба, смахивая крыльями последние следы голубоватых неясностей, еще кое-где видневшихся глазу.
На краю полей, всосавшись в небо, стоял тихий вечерний дым фанз.
Тан придержал лошадь и взволнованно оглядел яркую тишину вечереющего октябрьского леса, как бы остановленный чьим-то далеким окриком.
Потом он повернулся к спутнику:
— С авиацией у них плохо, — сказал он. — Очень. Они теперь выписывают немецких летчиков. Я вижу — вы еще не знаете японцев, — добавил он. — Да, да, встречали, я знаю, встречали и видели, но — я хочу сказать — еще не били их.
— Нет, — ответил командир и добавил: — Знаю, что противник сильный, опасный, умный.
Ему показалось, что Тан настроен чересчур самонадеянно.
Узкая улица деревни вобрала их в себя почти незаметно. Забрызганные кляксами птичьих гнезд, пронзительно прокричали галочьими голосами тополя у околицы. С другого конца деревни тополям ответила рогатая кумирня, похожая на шляпу старого мандарина с приподнятыми краями. Бородатые коротконогие лошади дружно чесались о ворота кумирни.
К прибывшим подбежал сторож с длинной тонкой бородой.
— Все благополучно к вашему прибытию, — сказал он. — Все в сборе.
Делегаты стояли кружком во дворе. Толкаясь, они двинулись гурьбой, чтобы поздороваться с Таном, и, обхватив его со всех сторон, повели в кумирню.
Небо быстро падало синим туманом ранней осенней ночи. Шел запах сырости и покоя, от которого клонило ко сну.
Тан жал протянутые руки.
— Уважение сунгарийским бунтовщикам, — говорил он, разглядывая, узнавая и приветствуя окружавших его. — Почтение диктатору Монголии. Привет волкам тайги, уважение и привет корейским братьям.
В кумирне они уселись на продранные цыновки. Сторож внес чай.
— Есть новости, которые следует услышать изо рта в уши. Вот потому мы и приехали, — сказал Тан.
— Ваш путь благополучен был? — медленно спросил Тана похожий на финна коренастый Сяо Дань-вай.
— Да, мы ехали хорошо. Всем нам необходимо быть осторожными накануне больших событий, — сказал Тан, отпивая чай из крохотной чашечки с таким видом, будто еще и не произносил ни слова.
— Сегодня обмен мыслей коснется Японии, — сказал Тан. — Мы получили известия, что японцы решили начать войну с Советами. Это печальное событие произойдет, по-видимому, весьма скоро. В связи с японскими намерениями находится и наше дело.
Тан обернулся и попросил у сторожа еще чашечку чая, чтобы запить усталость.
— Какой видим мы вашу работу из Мукдена? Я говорю на память, простите возможные маленькие ошибки. Что мы видим? Единый фронт еще слаб. Низы запутаны. Это большое зло. Главари партизан еще блокируются с офицерами и помещиками. Низы должны знать, в чем политика партизан. Партизаны оторваны от наших комитетов. Это зло. Отряды все еще мелкие, техника войны слабая. У нас много отрядов, а создавать новую жизнь им негде.
— Мы слабы, потому что нас очень много, — сказал цицикарский военрук.
— Каждый бьется там, где ему выгодно. Отсюда выгнали — идем туда. Там прогнали — ищем место третье. Своей земли нет.
— Наши главари не хотят объединяться, — сказал сторож кумирни. Он был сам главарем крупного отряда, пока не потерял ногу. — Они говорят: тогда заставят служить, как солдат, и власти у нас не будет, и заставят воевать по приказу, но — будьте великодушны — мы по приказу не умеем, — говорят они.
— Мне известны все эти случаи, — сказал Тан, — но будем смотреть вперед. Японцы помогают этому мнению главарей, потому что они любят слабых.
— У нас в Корее, — сказал делегат из Дзиндао, красивый, щеголеватый человек в роговых очках, — мы усиленно развиваем отряды «Поджигателей полей». Они бросают свои деревни и уходят в горы, сжигая поля помещиков. В горах они скрываются, не платя налогов, а в месяцы уборки урожая возвращаются с гор и жгут урожай.
— В такой работе есть план. Но вот последняя новость, которую я, собственно, и хотел вам передать прежде всего и притом лично… Скоро появится отряд «Общество любителей храбрости». Передайте всем нашим друзьям — это наш отряд… Ваши имена и клички известны начальнику «Общества любителей храбрости».