Собрание сочинений. Том 1
Шрифт:
Олимпиада, накинув белую шаль на платье, от которого она отрезала рукава, ворот и добрую половину подола, вертелась у их стола, встречая знакомых.
— Ах, вот из отряда Стеклицкого, — томно вскрикивала она, когда входил седой от пыли инженер-нефтяник. — Ну, брюки впору? Садитесь к столу.
— Какие брюки? — лепетал тот, но, вспомнив, что действительно поручал кому-то купить штаны и получил покупку с запиской: «Носите себе на здоровье», — благодарно тряс ее руку с азартом стариннейшего знакомого.
— Ваш неоплатный должник. Буду в Москве, бидон духов вам куплю.
— Знаю я мужские посулы, — горько, со значением, произнесла Олимпиада, щуря на гостя озабоченно шальные глаза. — С мужчины попробуй чего получить…
Молодежь подходила к столу, наливала чай, сообщала о новостях.
— Чего понаходили? — кричал Зуев, легко поворачиваясь во все стороны на своем одноногом кресле. — Нефть есть, уголь есть?
— Все нашли, — говорил Барсов, — всего доотказу. Одного важнейшего элемента нету — человека! Дайте мне пятьдесят тысяч душ — всех возьму.
— Пятьдесят тысяч… — качал головой Зуев, поглядывая на Лузу. — Где их возьмешь?
Старик Зуев все принимал близко к сердцу и страдал вместе с молодежью, если что-нибудь не удавалось.
— Э, да тут надо хитро подходить, — говорил он, чмокая языком и придумывая решительный метод. — В первую очередь нужны, значит, тебе бабы. Баба на землю сядет, десятерых мужиков за собой поведет. Верно? Семьи надо укоренять, понял?..
К ночи налетел с севера холодный ветер.
— Прощай, тайга, до весны! — кричала во дворе молодежь. — Прощай до весны, море!
— Спектакль, последний таежный спектакль! — неслось из сада, и девушки толпой валили в сарай, где уже прибивали занавес из простыней и при свечах играли на гитарах.
Молодая бравая скрипачка из бригады Мосфина, в пестром джемпере и пушистой шапочке, настраивает скрипку, одним глазом поглядывая на усатого нефтяника, достающего из ее чемодана, из-под вороха трусов, баночек, чулок, истрепанные нотные тетради.
А старик Зуев и Луза все сидят за столом, все пьют чай, все расспрашивают молодежь о новостях тайги и моря; и им весело и немножко беспокойно, как в молодости.
Только они стали подниматься из-за стола, звякнула калитка, и маленькими шажками, подпрыгивая, вбежал Шотман.
За ним плелась измученная женщина с ребенком. Шотманская группа была самая знаменитая из всех. Его люди жили в тайге семьями, в тайге рожали детей и таскали их с собой с места на место, как цыгане.
— Скоро вынужден буду школу семилетку открыть при отряде, — еще в середине лета смеялся Шотман, — потом рабфак, потом вуз, а потом стану передавать должности по наследству, от отца к сыну. У меня кадры растут без отрыва от производства и семьи.
Года три тому назад на Колыме укрепилось за ним прозвище «Что такое».
— «Что такое» приехал?
— Приехал.
Люди, бывшие с Шотманом в таежных походах, рассказывали, что разговорами он может «замотать в доску» и матерого медведя.
Расспрашивать — действительно любимое занятие Шотмана. Для него нет скучных дел и скучных людей. Отвязаться от него можно, лишь вывернув себя наизнанку. Другого выхода нет.
Вот он идет вприпрыжку, невысокий, худощавый, с черно-седыми, вьющимися на висках волосами и черной бородкой, напоминающей птичий хвостик. Он похож на музыканта или скорее всего на дирижера, потому что руки его всегда распростерты, он ими подбодряет или успокаивает рассказчика, а говоря сам — что-то, в дополнение слов, изображает. Если бы у него не было рук, он потерял бы половину своего красноречия.
— Слушай, Соломон, ты мне этак усы выдернешь, — говорил ему в таких случаях Михаил Семенович. — И что это ты вертишь своими руками? Что тебе, некуда их девать? Положи их в карманы, пожалуйста.
Но в карманы нельзя сунуть рук. Карманы полны еще с прошлого года. Там ключи, лупа, отвертки, нитки и множество кусочков руд и минералов — «для памяти».
— Что такое? В чем дело? — обыкновенно отвечал Михаилу Семеновичу Шотман. — Я показываю тебе, чтобы ты понял, а не просто верчу руками.
— Ну, крути-верти, рассказывай! — и Михаил Семенович с нарочитым испугом прикрывал рукой усы.
— Зуев! — закричал Шотман, вбегая во двор. — Принимай героиню. Комнату ей и тишину. Она родит двойню. Решено. Не о чем разговаривать. Кто у тебя в бане? Занята? Выбросить штыковой атакой. За мной!
За ним понеслись пятеро полуголых красноармейцев. Это были знаменитые экскурсанты. Они прошли пешком три тысячи километров, утопили в таежной реке все свои вещи и были найдены Шотманом накануне смерти в одних трусах.
Из бани донесся дикий вопль и грянуло «ура».
— Ну, значит — осень, — сказала Олимпиада. — Раз Соломон Оскарович вышел из тайги, значит всему конец. Значит, и гостей больше нечего ждать.
Рыбоведы Звягина и геологи Барсова капитулировали перед Шотманом, шел спор о почетных условиях сдачи. Побежденные требовали за героическую защиту оставить им предбанник и получили его вместе с толпой одиночек нефтяников и растениеведов.
— Уплотниться до крайности, — распорядился Шотман, но в его приказе не было никакой нужды.
— Из Кэрби? — спрашивал один другого.
— Из Чумигана. На юг.
— На юг?
— Ложимся вместе.
— У кого проблема кормов? Прошу к моей свечке.
— Ленинградцы — сюда! Газеты двухнедельного засола.
Вдруг в шум этих криков ворвался пронзительный свист. Человек встал на ящик, подняв вверх руку.
— Не видал ли кто из вас Женю Тарасенкову? — громко спросил он.
— Женю Тарасенкову? Как же! Еще бы! — раздались голоса.