Собрание сочинений. Том 2. История крепостного мальчика. Жизнь и смерть Гришатки Соколова. Рассказы о Суворове и русских солдатах. Птица-слава. Декабристы. Охота на императора
Шрифт:
– Да куда же ты, дедушка?..
– Молчи, молчи, – оборвал старик. – К нему, к императору. В войско казацкое.
– Да ты же старенький, дедушка.
– Эка скажешь! – обиделся дед. Тряхнул бородой. – Стар, да умел! Я еще при царе Петре Первом со шведами бился…
Но тут подбежала Гришаткина мать:
– Ах ты, старый, ах ты, глупый, ах, душа твоя неспокойная! Да кто же в такой мороз и в козловых сапогах! Не смеши народ. Сиди, дед, дома.
И Аннушка вцепилась в дедов армяк.
Остался
Уехало крестьянское воинство.
– Эх, эх! – еще долго сокрушался старик. – Как они там без меня! Хватит ли без меня у них силушки?
Божий странник
Вернулся Гришатка в Берды – новостей целый ворох.
– Ой, что тут было, что тут было! – докладывала ему Ненила. – Дружка твоего словили.
«Какого это еще дружка?» – подумал Гришатка.
– Ну, того, того самого, что тебя плетками драл, что в водовозах у губернатора.
– Деда Кобылина?!
– Его, его самого. Он царя-батюшку травить собирался. Рассказала Ненила, что появился старик Кобылин в слободе под видом божьего странника.
– На молебен, все говорил, иду. Из Сибири в далекий град Киев, в Киево-Печерскую лавру. Все за нашего царя-батюшку помолиться там обещался. Я ему еще сухарей на дорогу дала и баранины кус зажарила, – призналась Ненила. – А он, – ох, ох, душонка его бесстыжая! – мне же в котелок, где уха для государя варилась, взял и подсыпал отраву.
– Повесили? – поинтересовался Гришатка.
– Нет, нет! Отпустил его государь. Говорит: «Ступай в свой Оренбург. Не имею на тебя зла, потому что человек ты глупый и темный. Иди и подумай». Да еще этому супостату десять рублей пожаловал. Чудной наш батюшка! К людям доверчив. Воистину царская, святая у него душа.
Пожалел Гришатка, что не к нему в руки старик попался. «Ишь ты, царя-батюшку явился травить! Да я бы его, как Хлыстова, на одну перекладину!» – совершил свой приговор Гришатка.
Портрет
Сидел как-то Гришатка в царевой горнице.
Взял лист бумаги, карандаш и стал рисовать портрет Пугачева.
Нарисовал коня, на коне верхом царя-батюшку. Бороду нарисовал, генеральскую ленту, пистолеты за поясом. Снизу написал: «Царь-государь Петр Третий Федорович».
Посмотрел Пугачев на портрет, усмехнулся.
– Похож, как есть похож. Мастак ты, Гришатка. – Потом подумал и произнес: – А знаешь, Гришатка, я вовсе не царь.
Вылупил Гришатка на Пугачева глаза: «Ну и шутник батюшка. Право, такое скажет».
– Не царь, не царь, – повторил Пугачев. – А простой казак Пугачев Емельян Иванович. Вот так-то, Гришатка.
Лицо у Гришатки стало глупым-преглупым. Рот по-лягушечьи разинулся
– А как же царские знаки? – потянулся Гришатка рукой к груди Пугачева.
– Знаки? – Пугачев рассмеялся. – Так это с прусской войны. Картечины эти царские знаки мне припечатали.
Провалилась под Гришаткой земля. Голова закружилась. Думал, царь настоящий. А тут казак, да к тому еще и простой. Обидно до слёз Гришатке. Смотрит мальчик на шапку свою, смотрит на валенки. Выходит, и шапка не царская, не царские валенки.
Бродил в этот день мальчик по Бердам, словно в воду опущенный.
А вечером под большим секретом рассказал о словах Пугачева Хлопуше.
– Эку новость принес! – рассмеялся Хлопуша. – Вестимо, не царь. Вестимо, Пугачев Емельян Иванович. Стал бы тебе настоящий царь воевать для народа землю и волю. Эх ты, Гришатка!
Смутился Гришатка.
– Царь наш батюшка, – продолжал Хлопуша, – тем и велик, что он сам из народа и что для народа он первый заступник.
– Так, дядя Афанасий, он же не царь!
– Как так – не царь? – оборвал Хлопуша. – Кто сказал, что не царь? Настоящий он царь!…
Совсем замутилась Гришаткина голова. Вот так запутал Хлопуша!
– Царь он, доподлинный царь, – повторил Хлопуша. – Только не дворянский. Мужицкий он царь. Народом на царство венчан. Вождь он, Гришатка, народный. А сие выше, выше, чем царь. Понял?
– Понял, – произнес Гришатка. А сам подумал: «Выше, чем царь. Эка куда хватанул Хлопуша!»
Последнее слово деда Кобылина
– Говоришь, отпустил?
– Отпустил, отпустил, ваше сиятельство.
Рейнсдорп хмыкнул. Смотрит он на деда Кобылина. Ой, что-то не так говорит старик. Не может губернатор понять, как это так, чтобы злодей Пугачев – и вдруг отпустил подосланного с ядом к нему человека.
Рассказал Рейнсдорп о возвращении Кобылина своей жене-генеральше, другим генералам и офицерам.
«Да-а, – призадумались те. – Тут неспроста что-то».
– Ваше сиятельство, – вдруг произнес офицер Гагарин, – а не перекуплен ли ваш Кобылин?
Все повернулись к Гагарину.
– Мысль такую имею, – продолжал офицер, – что прислан он сюда Пугачевым с целью убить вас, ваше сиятельство.
Лицо у Рейнсдорпа вытянулось.
– Што?!
– Ему, наверное, и деньги злодей подсунул.
Бросились обыскивать старика. Нашли у Кобылина пожалованные ему Пугачевым десять рублей.
– Ох, ох! – хватался за сердце Рейнсдорп. – Кобильин много-много шпицрутен. Не жалея, до смерти.
Схватили деда Кобылина, содрали до пояса одежонку.