Собрание сочинений. Том 2

Евтушенко Евгений Александрович

Окно

На здании красивом и высокомсреди уже давно погасших оконокно светилось, да, — одно окно,от родственных по форме отличаясьлишь тем, что не погашено оно.Я мимо шел, в себе, в друзьях отчаясь,и я подумал четко и жестоко:«Заслуга ли, что светится оно?Что знаю я о нем? Мне неизвестнапричина света этого окна,а интересно: может быть, нелестночестит супруга верная жена?А может быть, грозит супруг разводом?А может, холостяк сидит с кроссвордоми мысль его сейчас напряжена?Кому-то, может, бедному, не спится,или стирает женщина белье?А может, кто-то темноты боитсяи забывает светом про нее?Танцуют, может? Свет не потому ли?Ах, у кого узнать бы мне, спросить!..А может, все давно уже заснулии просто свет забыли погасить?»Я шел. Себя хотел я упросить,что не стирают там сейчас, не вяжут,не

ссорятся, весь белый свет браня,а думают о чем-то очень важном,о чем-то очень главном для меня.В ночь с 19 на 20 декабря 1955

1956

Глубокий снег

По снегу белому на лыжах я бегу.Бегу и думаю: что в жизни я могу?В себя гляжу, тужу, припоминаю.Что знаю я? Я ничего не знаю.По снегу белому на лыжах я бегу.В красивом городе есть площадь Ногина.Она сейчас отсюда мне видна.Там девушка живет одна. Онамне не жена. В меня не влюблена.Чья в том вина?.. Ах, белое порханье!Бегу. Мне и тревожно и легко.Глубокий снег. Глубокое дыханье.Над головою тоже глубоко.Мне надо далеко…Скрипите, лыжи милые, скрипите,а вы, далекая, забудьте про беду.Скрепите сердце. Что-нибудь купите.Спокойно спите. Я не пропаду.Я закурить хочу. Ломаю спички.От самого себя устал бежать.Домой поеду. В жаркой электричкекому-то буду лыжами мешать.Приеду к девушке одной. Она все бросит.Она венком большие косы носит.Она скучала от меня вдали.Она поцеловать себя попросит.«Не подвели ли лыжи?» — тихо спросит.«Нет, нет, – отвечу я, — не подвели».А сам задумаюсь… «Ты хочешь, милый, чаю?»«Нет». — «Что с тобой — понять я не могу…Где ты сейчас?» Я головой качаю.Что я отвечу? Я ей отвечаю:«По снегу белому на лыжах я бегу».5 января 1956

«Ты мне не изменяешь…»

Ты мне не изменяешь.Ты правильна в любви.Спокойно извиняешьпровинности мои.Рубашки чинишь ловко,как я не починю.А мне с тобою плохо,не знаю почему…Разлуке я доверютебя, мою жену.Придумаю деревню,где я один живу,где я дружу с тревогой,потерянно любя,и с дамою трефовой,похожей на тебя.В раздумье полудетскомпро первую бедус мохнатым полотенцемпо улице бегу.Стрекоз рассветных пляска,удары молотка.В кармане у подпаскачекушка молока.Река меня качает,хорошая она.На все мне отвечаетвысокая волна.Блаженно я тоскую…Вдали мне по плечулюбить тебя такую,какую захочу…16 января 1956

«Тревожьтесь обо мне…»

Тревожьтесь обо мнепристрастно и глубоко.Не стойте в стороне,когда мне одиноко.Когда я в чем спешу,прошу вас – не серчайте,а если вам пишу,на письма отвечайте.Желайте мне добраи рядом и не рядом.Твердите мне: «Пора!» —всегдашним ждущим взглядом.В усердии пустомна мелком не ловите.За все мое «потом»мое «сейчас» любите.17 января 1956

«Ты стал моей бедой…»

А. Межирову

Ты стал моей бедойи дел ненужной уймой,мой друг немолодой,воспитанный и умный.Люблю я всей душойтебя, дурного черта,на пиджаке чужойзначочек «Мастер спорта».Люблю, как ты, горя,чего-нибудь пророчишьи, фимиам куря,мне голову морочишь.Смеюсь я на твоюи радостность и слезность,но иногда ловлюв глазах твоих серьезность.Ты в юности моей,далекий, – сам таишься.Завидуешь ты ейи за нее боишься.15 февраля 1956

«Он вернулся из долгого…»

Я. Смелякову

Он вернулся из долгогоотлученья от наси, затолканный толками,пьет со мною сейчас.Он отец мне по возрасту.По призванию брат.Невеселые волосы.Пиджачок мешковат.Вижу руки подробные,все по ним узнаю,и глаза исподлобныесмотрят в душу мою.Нет покуда и комнаты,и еда не жирна.За жокея какого-тозамуж вышла жена.Я об этом не спрашиваю.Сам о женщине тойпоминает со страшною,неживой простотой.Жадно слушает радио,за печатью следит.Все в нем дышит характером,интересом гудит…Пусть обида и лютая,пусть ему не везло,верит он в революциюубежденно и зло.Я сижу растревоженный,говорить не могу…В черной курточке кожанойон уходит в пургу.И, не сбитый обидою,я живу и борюсь.Никому не завидую,ничего не боюсь.15 февраля 1956

«Обидели…»

Б. Ахмадулиной

Обидели. Беспомощно мне, стыдно.Растерянность в душе моей, не злость.Обидели усмешливо и сыто.Задели на живое. Удалось.Хочу на воздух! Гардеробщик сонныйдает пальто, собрания браня.Ко мне подходит та, с которой в ссоре.Как много мы не виделись — три дня!Молчит. Притих внимательно и нервнов руках платочек белый кружевной.В ее глазах заботливо и верно…Мне хочется назвать ее женой.Такси, и снег в лицо, и лепет милый:«Люблю, — как благодарна я судьбе!Смотри — я туфли новые купила.Ты не заметил? Нравятся тебе?Куда мы едем?» «Мой товарищ болен…»«Как скажешь, дорогой… Ах, снег какой!Не верю даже — я опять с тобою.Небритый ты — щекочешься щекой».В пути мы покупаем апельсины,шампанского. По лестнице идем.Друг открывает дверь, больной и сильный:«Ух, молодцы какие, что вдвоем!..Шампанское? А я уж лучше водки.Оно полезней…» Он на нас глядит,глядит, и знаю – думает о Волге,которая зовет его, гудит.Мне говорит: «Хандрить ты разучайся.Жизнь трудная — она еще не вся…»И тихо-тихо: «Вы не разлучайтесь.Смотрите мне, ребята, — вам нельзя».Уходим вскоре. Вот и покутили!Февральских скверов белые кустытревожно смотрят. Нет у нас квартиры.Мы расстаемся. Горько плачешь ты.Не сплю. Ко мне летят сквозь снег обильныйпоследние трамвайные звонки.Вокруг садятся разные обиды,как злые терпеливые зверьки.Но чувствую дыхание участья.Твое лицо плывет из темноты,и дальний голос: «Вы не разлучайтесь…»,товарища черты, и снова ты…22 февраля 1956

«Босая женщина у речки…»

Босая женщина у речкиполощет синее белье,и две тяжелые черешнипродеты в мочки у нее.Я по нехитрому расчетунебрежной тросточкой верчу.Я в пиджаке ищу расческу.Я познакомиться хочу.Она смешлива и красива.С ней можно честным быть во всем.Ее двуручную корзинумы по Чернигову несем.Заворковав и зачирикав,заверещав на сто ладов,как зачарованный, Черниговк нам ветви тянет из садов.Вокруг могучие арбузыплывут на медленных возах,а у нее на шее бусыи небо августа в глазах.И только вечер — лазом тайнымспешу в зеленое темно,и легким яблочком китайскимтревожу чуткое стекло.Мелькает свет в окошках беглый,и вот, с крылечка своегоона бежит в косынке белойи не боится ничего…21 марта 1956

«Думаешь, мне все легко…»

Думаешь, мне все легко,холодно, бесстрастно,что на сердце ни легло —все не так уж страшно?Тяжко ранен я в бою,но, врагов не радуя,виду я не подаю —и стою, не падаю.Как умело я ни лгу,правда – складками на лбу,а все мои манеры —фальшивые монеты.Сам и себе построил доми живу, скрываюсь в немза семью печатями —за семью печалями.21 марта 1956

«И другие»

У каждого из нас своя фамилия.Другое дело — милая, немилая.Дают их всем. Дают их без доплаты.Мне нравится, что так устроен мир,и не могу терпеть, когда в докладывставляют выражение «и др.».Когда война, как только трудно станется,фамилии небось в повестках ставятся,и умирают наши дорогиетоварищи, чье имя «и другие».Да что это такое «и другие»?Иные, что ли? Да? Ну, а какие?..Я не люблю в ее надменной ложностифигуру Долгорукого на лошади.А где же тот народ, веселый, лапотный,русоволосый, ломаный и латаный,где те, что избы первые рубили?Их нету в бронзе. Это «и другие».Страшней обмана и обидней руганивдруг оказаться в этой мертвой рубрике.Пишите все! Всех называйте честно.Не все, кто знамениты, — это «знать».Не бойтесь, что для всех не хватит места.Найдите место, чтобы всех назвать!1956