Моей соседке лет уже за семьдесят…По целым дням она ворчливо сердится,исполнена недоброго огня, на суп, на власть, на кошку, на меня…Я не люблю вас, Нонна Алексеевна.Я помню — были немцы у Москвыи перед зеркалом трусливо и растерянно«Ich liebe Hitler» упражнялись вы.Ну а теперь вы, Нонна Алексеевна,нудите в кухне, перекрыв галдеж:«Опять издали пьяницу Есенина,и так уж развратили молодежь…»Мне говорят об уваженье к старости.Порой от этой старости я в ярости.Я не люблю вас. Все отлично помню я.Не помогу нести вам сумку полнуюи, что бы люди обо мне ни думали,желаю
вам, чтоб вы скорее умерли.13 апреля 1956
Ложное вдохновение
Как часто люди верят непреложно,неосторожно верят в то, что ложно,и жизнь отдать они бывают радыво имя самой искренней неправды.На ложном вдохновении целуют.На ложном вдохновении воюют,и думаешь – чему они служили,за что на плахах головы сложили?Я повторять ошибки опасаюсь.На шею к вдохновенью не бросаюсь.Боюсь я оказаться с правдой порознь.Я не хочу в любой садиться поезди верить, хоть указана в билете,в ту станцию, которой нет на свете.Все меньше я пишу, все тяжелее,и я о прежней легкости жалею.27 мая 1956
Частушечное
Топну правою ногой,топну левою.У меня теперь другой.Что хочу, то делаю.Сколько желтого пескув туфельки насыпалось!Сколько раз мы целовались,а я не насытилась!А мой старый хахалекпьет да горько плачется.Финки синий холодокв голенище прячется.Он идет навстречу мне —клетчатая кепочка.Не боюсь, не жмусь к стене:«Как живешь ты, Кешечка?Где ты яблоко сорвал?Дай-ка половиночку…»А он яблоко бросает,вынимает финочку.В пыли яблоко лежит.За ним не нагибаюсь.Он и злится и дрожит,а я улыбаюсь.«Ты всади мне в сердце ножсмертною расплатой,только милого не трожь —он не виноватый…»1 июня 1956
«Не знаю я, чего он хочет…»
Не знаю я, чего он хочет,но знаю – он невдалеке.Он где-то рядом, рядом ходити держит яблоко в руке.Пока я даром силы трачу,он ходит, он не устает,в билет обернутую сдачув троллейбусе передает.Он смотрит, ловит каждый шорох,не упускает ничего,не понимающий большогопредназначенья своего.Все в мире ждет его, желает,о нем, неузнанном, грустит,а он по улицам гуляети крепким яблоком хрустит.Но я робею перед мигом,когда, поняв свои права,он встанет, узнанный, над мироми скажет новые слова.16 июня 1956
«История – не только войны…»
История – не только войны,изобретенья и труды,она — и запахи, и звоны,и трепет веток и травы.Ее неверно понимаюткак только мудрость книжных груд.Она и в том, как обнимают,как пьют, смеются и поют.В полете лет, в событьях вещих,во всем, что плещет и кипит, —и гул морей, и плечи женщин,и плач детей, и звон копыт.Сквозь все великие идеиплывут и стонут голоса,летят неясные виденья,мерцают звезды и глаза…16 июня 1956
«Я не люблю указчиков…»
Я не люблю указчиков,что лезут в жизнь мою,которым часто кажется —я много водки пью.Простите слово резкое,не соглашусь – увы!О, правильные, трезвыечего хотите вы?Чтоб в ресторан я чопорноходил как бы в музей,чтоб только супом чокалсяво здравие друзей?Молочной кашей гречневойхотите порешить?Ругайте меня, грешного,но дайте погрешить.Мой дед не то выделывал,но был умом хитер,и наставленье дедовоя помню до сих пор:«Не бойся ты забавиться,не бойся водку пить,а бойся ты забабитьсяи денежки копить».19 июня 1956
«Мне было и сладко и тошно…»
Мне было и сладко и тошно,у ряда базарного встав,глядеть, как дымилась картошкана бледных капустных листах.И пел я в вагонах клопиных,как графа убила жена,как, Джека любя, Коломбинав глухом городишке жила.Те песни в вагонах любили,не ставя сюжеты в вину, —уж раз они грустными были,то, значит, они про войну.Махоркою пахло, и водкой,и мокрым шинельным сукном.Солдаты давали мне воблы,меня называли сынком…Да, буду я преданным сыном,какой бы ни выпал удел,каким бы ни сделался сытым,какой бы пиджак ни надел!И часто в раздумье бессонномя вдруг покидаю уют —и снова иду по вагонам,и хлеб мне солдаты суют…Июнь 1956
«Я груши грыз…»
И. Тарбе
Я груши грыз, шатался, вольничал,купался в море поутру,в рубашке пестрой, в шляпе войлочнойпил на базаре хванчкару.Я ездил с женщиною маленькой,ей летний отдых разрушал,под олеандрами и мальвамиее собою раздражал.Брели художники с палитрами,орал мацонщик на заре,и скрипки вечером пиликалив том ресторане на горе.Потом дорога билась, прядала,скрипела галькой невпопад,взвивалась, дыбилась и падалас гудящих гор, как водопад.И в тихом утреннем селении,оставив сена вороха,нам открывал старик серебряныйиграющие ворота.Потом нас за руки цепляли там,и все ходило ходуном,лоснясь хрустящими цыплятами,мерцая сумрачным вином.Я брал светящиеся персикии рог пустой на стол бросали с непонятными мне песнямипо-русски плакал и плясал.И, с чуть дрожащей ниткой жемчуга,пугливо голову склоня,смотрела маленькая женщинана незнакомого меня.Потом мы снова, снова ехалисреди платанов и плюща,треща зелеными орехамии море взглядами ища.Сжимал я губы побелевшие.Щемило, плакало в груди,и наступало побережие,и море было впереди.17 августа 1956, Батуми
«Работа давняя кончается…»
Работа давняя кончается,а все никак она не кончится.Что я хотел, не получается,и мне уже другого хочется.Пишу я бледными чернилами.Брожу с травинкою в зубах.Швыряюсь грушами червивымив чрезмерно бдительных собак.Батумский порт с большими кранами,дымясь, чернеет вдалеке,а я лежу, играю крабамина влажном утреннем песке.В руках у мальчиков хрусталятся,как брошки женские, рачки.Плыву с щемящею усталостью,прикрыв спокойные зрачки.И в давней, давней нерешенности,где столько скомкано и спутано,во всем – печаль незавершенностии тяга к новому и смутному.19 августа 1956, Махинджаури
«Следов сырые отпечатки…»
Следов сырые отпечатки,бульвар, заснеженный трамвай,прикосновение перчаткии быстрое: «Прощай!»Иду направленно, мертво,и тишина, и снег витает.Вот поворот, вот вход в метро,и яркий свет, и шапка тает.Стою на легком сквозняке,смотрю в тоннель, набитый мраком,и трогаю рукою мрамор,и холодно моей руке.И шум, и отправлений чинность.И понимать мне тяжело,что ничего не получилосьи получиться не могло.22 сентября 1956