Собрание сочинений. Том 2
Шрифт:
Пока гости, сойдя с машины, пешком добирались до Дусматова, всеведущий Ахундов уже разузнал, что семьсот тридцать шесть процентов, о которых вчера говорилось на концерте, относились к позавчерашнему дню, а вчера Дусматов дал уже не более и не менее как восемьсот процентов, и это в то самое время, как соседи его выработали по двести процентов.
— Наверное, тот, кто выдумал кетмень, был его дедом! — острил Ахундов.
Участок, на котором работал Дусматов, представлял собой сейчас широкую и пологую траншею в человеческий рост. Со дна траншеи на отвал вела узкая, но хорошо утоптанная тропинка (он сам ее приводил в порядок поутру, перед началом работ), по которой Дусматов то и дело поднимается с выкопанной землей на плечах.
А другие?
Кетменщик добывает землю и бросает ее на носилки, которые держат двое людей. Они стоят, пока он работает, и кетменщик теряет время, пока они переносят землю. Здешние носилки невелики. Столько земли, сколько они способны поднять, не были бы тяжестью и для одного. Дусматов это учел. Сэкономив на ожидании носильщиков, он выиграл огромное количество времени. Он выиграл еще от того, что каждодневно улучшал свою тропку, ведущую наверх.
И это-все? Да, не было ни чуда, ни колдовства, ни особой сложности нововведения, были удивительная ритмичность, слаженность и продуманность простейших движений, их художественность, их артистичность и точность. Гости стали спорить о том, перегружает ли себя Дусматов, или не перегружает, экономит ли свои силы, или, стремясь к рекордам, изматывает себя до последнего, и дотошный доктор Горак стал вглядываться, как дышит Дусматов и больше ли потеет, чем другие.
Ахундов все время переводил для сведения окружающих, и слух о том, что Дусматовым любуются иностранцы, уже собрал множество любопытных, и все они галдели, то обсуждая гостей, то вставляя свои замечания относительно Дусматова. Среди любопытных были и представители дальних участков, приехавшие поучиться хорошей работе.
Он, Дусматов, не мог не слышать этого галдения и, вероятно, мог бы ответить на многие замечания, относящиеся к нему, — но он даже не взглядывал на окружающих, и по его спокойному, сосредоточенному лицу было видно, что он не слышит, что творится вокруг.
Он ничем не отвлекался, он был весь в себе, как танцовщица, что покорила тысячи зрителей, как певец, всем существом ушедший в песню, как цирковой акробат, не видящий ничего, кроме своей трапеции. Он был художник. И, вероятно, именно эта черта была самой сильной в его новаторстве: она-то и определяла его успехи.
Хозе попросил кетмень. С пожеланием успеха ему вручили это легкое, податливое, но вместе с тем и сложное орудие и указали место. Трудившийся здесь колхозник только что пошел на медицинский пункт.
Вместо полотнища Хозе бросил свой брезентовый пыльник. Азарт всем очень понравился. Мираля обступили. Кетмень не сразу почувствовал себя в руках мастера, и первые удары можно было считать пробными, но после десяти взмахов Хозе освоился.
Набросав земли на плащ, он, повторяя движения Дусматова, подхватил свой узел с четырех концов, но не стал взваливать на плечи, а поволок по земле за собой, что, пожалуй, экономило силы. Нет, нет, не экономило. На отвале ему пришлось, чтобы вытряхнуть землю, сделать для этого несколько сильных движений, каких не делал Дусматов. Тут всем стало ясно, что метод Хозе более утомителен и, главное, более медленен. Не успел Хозе закончить свой опыт, как двое из любопытствующих, делегаты дальних участков, подбежали к нему и предложили свой план. Они стали в ряд с Хозе и принялись одновременно с ним насыпать грунт на плащ, насыпали много, затем средний — это был совсем немолодой человек — чуть пригнулся, а его товарищи вскинули плащ ему на спину, и он побежал к отвалу, а там сбросил груз по-дусматовски, не утруждая себя. Пока он бегал вверх и вниз, Хозе и пожилой узбек, не теряя времени, били кетменями жесткую гальку. Подбежал третий, бросил на землю плащ, его вмиг заполнили грузом, крайние утрясли землю в узле и взвалили куль на плечи среднего — теперь это был Хозе.
Опытный глаз землекопов, наблюдавших за опытом, сразу нащупал в работе тройки то, что еще ускользало от неискушенного взгляда, — каждый из трех работал больше Дусматова, а уставал меньше.
В конце концов это заметил даже скептический Горак.
— Мы были, мне кажется, свидетелями, как господин Дусматов потерял славу лучшего землекопа, — сказал он не без сожаления.
— Почему потерял? — Белоногов был до крайности удивлен. — Пятнадцать колхозов уже целиком работают по-дусматовски. Шутка ли!
— Да, но если привьется работа втроем, его обгонят.
— Но в этом же все дело, чтобы догнать и перегнать, — пожав плечами, нелюбезно отвечал Белоногов. — Слава при нем навсегда — он зачинатель. Этого не отнимешь. А на что он нам один, такой фокусник? Тут же не бега, не тотализатор, весь смысл его искусства — чтоб все им овладели. Еще бы!
Карнай рявкнул перерыв на обед.
Довольные голоса проголодавшихся землекопов грянули по трассе. Кто побыстрей, побежал вприпрыжку, кто послабей, сбросил взмокший халат, приник к кувшину с водой.
Дусматов же спокойно вскинул кетмень на плечо (он собирался его подточить на досуге), отер ладонью пот со лба и только потом внутренне как бы сошел со своей сцены и включился в окружающее.
Лицо его сразу подобрело. Он узнал знакомых и, неуклонно подвигаясь вперед, начал здороваться с ними. Он пожимал руки и отвечал на приветствия, не останавливаясь ни на секунду, а все время идя. Наступил его отдых, и он не намерен был проговорить его бестолку.
Дусматову представили иностранных гостей, он оглядел их быстрым и цепким взглядом и как бы связал в узел и сразу взвалил их всех себе на спину, пригласил покушать в колхозной столовой. Он и тут не остановился, а делал шаг за шагом ближе к столовой, точно нажимая на гостей грудью.
Кетмень горел и искрился на его плече, как серебристый сокол.
Войтал думал: «Если бы Юлиус это видел! Страна меняется на бегу. Если бы он только видел, что я, — ему бы сейчас было в тысячу раз легче. Русские сами не знают, кто они. Они не понимают, почему я хочу всех их расцеловать. Они говорят: «Чехи эмоциональны. Чехи любят поплакать». А сами, чорт их возьми, не поймут, что находятся «в стране, где наше завтра является уже вчерашним днем».
Впрочем, так всегда. Бойцы первого эшелона, ведущие маневренный бой, никогда толком не знают, где их тылы и что там делается, и им всегда кажется, что госпитали заблудились, походные кухни пусты, а почта попала в плен.
«Где ты сейчас, Юлиус? И жив ли? — Войтал закрыл глаза, чтобы пластичнее представить Прагу. — Может быть, под видом коммивояжера или шут его знает кого ты сидишь сейчас за кружкою светлого пильзенского в той пивной на улице Фоша, напротив отеля «Флора», где мы с тобой встречались в последнее время, и тоже думаешь обо мне, о том, что я сижу в местах, которые три года назад тебя поразили. «Эх, если бы он вернулся и привез новый материал об успехах социализма! — щелкаешь ты языком. — Они там так растут, что газеты не дают решительно никакого представления о ходе вещей!»