Собрание сочинений. Том 3. Упрямая льдина. Сын великана. Двадцать дней. Октябрь шагает по стране. Братишка. Секретная просьба
Шрифт:
…В этот же вечер Дарья отвела Лёшку на Николаевский вокзал, купила билет, сунула вареных яиц на дорогу.
– Станцию не проспи! – кричала на прощанье. – Деду привет!
Раздался свисток. Колыхнулся вагон. Звякнули буфера. Поплыла платформа. Застучали колеса.
Лёшка глянул в окно. Прощай, Питер!
Глава вторая
Голодай-село
Дед Сашка
Длинной горбатой улицей растянулось село Голодай. Легло оно между лесом и рекой Голодайкой, повиснув ветхими, скособочившимися избами над самой кручей. И только в центре села, на самом высоком месте, как напоказ, ладный дом с каменным низом. Резное крыльцо. Дубовая дверь. Вывеска: «Лавка. Пафнутий Собакин».
В Голодай-селе Лёшка уже бывал: приезжал вместе с бабкой Родионовной в гости к деду Митину.
Минуло три года. И вот Лёшка снова идет по голодаевской улице. Прошел мимо лавки Собакина, свернул в проулок, спустился к овражку. Тут у самой околицы – старенький дом, подгнившие бревна, дырявая крыша, единственное оконце подслеповатым глазом смотрит на мир. Это и есть изба старика Митина или, попросту, деда Сашки. Лёшка ударил в дверь.
– Кто там?
Дверь отворилась.
– Лексей! – закричал старик. – Ить ты. Откуда ты взялся?! – Смотрит дед Сашка, не верит своим глазам. – Вот так гость! Ну и дела. Лёшка, внучек, пожаловал! Заходи, заходи, – засуетился старик.
Лёшка переступил порог, глянул по сторонам. Все тот же стол, та же лавка, те же поленья в углу, и дед Сашка тот же самый, такой же маленький, с бородавкой на правой ноздре.
– Ты что же, насовсем или как? – обратился старик.
– Насовсем.
– Тебя что же, аптекарь прогнал или что другое?
– Я сам не схотел, – ответил уклончиво Лёшка.
– Эна она чего-о… – протянул старик. – Выходит, аптекарь строгий… – Дед Сашка снова засуетился, притащил целую миску соленых огурцов, отрезал краюху хлеба, придвинул к Лёшке: – Ешь, наедайся.
Вечером пришли соседи: дед Качкин, Дыбов-солдат, по ранению вернувшийся с фронта, Прасковья Лапина и еще человека два или три. Все с удивлением смотрели на Лёшку, поражались, как он один доехал из Питера. Потом стали расспрашивать про Петроград, про свержение царя.
И мальчик рассказал обо всем, что видел: про то, как в городе пять дней шла стрельба, как разъезжали грузовики с солдатами, как арестовывали жандармов, про Арсенал и про многое другое.
– Ну, а что в Питере про землю говорят? – спросил Качкин.
– Когда ее мужикам нарезать станут? – добавил Дыбов.
– И как там с войной, скоро ли с немцем замирятся? – полезла с вопросами Прасковья Лапина.
Лёшка задумался. О земле он ничего не знал. Про войну тоже. И мальчик снова принялся рассказывать про грузовики, Арсенал и как арестовывали важных царских чиновников.
Но теперь собравшиеся уже потеряли интерес к Лёшкиным рассказам и вскоре начали расходиться.
– Чего это они? – спросил мальчик у деда.
– Земля, Лексей, – ответил старик, – для мужика вещь первейшая. На кой им твои грузовики и твой Арсенал. Ты им землицу возьми и выложи. Э-эх, и чего царя только скидывали, раз землю не дают… – вздохнул дед Сашка.
Свержение
Обжился Лёшка на новом месте. Познакомился с Сонькой Лапиной, с Митькой Дыбовым, с Петькой Панкиным и другими ребятами.
Все с завистью смотрели на Лёшку: приехал из Питера, видел, как царя скидывали, бывал в домах у князей и графов и видным делом был занят – служил у аптекаря, разносил порошки и лекарства. Стали ребята крутиться около Лёшки и по пятам за ним бегать.
И вот как-то Лёшка затеял играть в царя. Однако царем никто не хотел быть. Заспорили. Тогда Сонька предложила позвать Аминодава Собакина, сына кулака и лавочника Собакина. Предложение понравилось. Ребята побежали к кулацкому дому.
– Аминодав, хочешь царем быть?
– Хочу. – Потом подумал: – А бить не будете?
– Зачем же бить – ты же царем. Главным!
Аминодав согласился.
Стали думать о царском дворце. Сонька сказала, что лучшего места, чем банька у Качкиных, и не сыщешь. Она далеко, на огородах, возле самого леса. Народ там не ходит. Мешать не будут.
Так и поступили. Соорудили из досок и веток молодому Собакину трон, сплели из соломы корону, и стал Аминодав «царем».
Поначалу игра кулачонку нравилась. Он важно сидел на троне, подавал разные команды, и ребята немедленно все исполняли: кланялись «царю» в ноги, носили его на руках. Петька Качкин отплясывал казачка, Сонька Лапина пела «страдания», а потом все разом – «Боже, царя храни».
Наконец ребятам это наскучило.
– А теперь, – проговорил Лёшка, – будем играть в свержение.
– В свержение, в свержение! – закричали ребята.
– Не хочу в свержение, – заупрямился Аминодав.
Тогда мальчишки бросились на Собакина, стащили его с трона, растоптали корону и даже скрутили руки.
– Пиши манифест, – приказал Лёшка.
– Манифест, манифест!.. – вопили ребята.
Сонька сбегала, принесла карандаш и бумагу.
– Пиши, – потребовал Лёшка.
Аминодав вытер набежавшие слёзы, взял карандаш.
– «Божьей милостью, – диктовал Лёшка, – мы, Николай Второй, император Всероссийский, царь Польский, великий князь Финляндский и прочая, и прочая, и прочая (Ребята с восхищением смотрели на Лёшку.)… признали мы за благо отречься от престола…»
В этом месте Собакин опять заупрямился.
– Пиши! – Лёшка смазал «царя» по затылку и продолжил: – «…и сложить с себя верховную власть».
Аминодав нехотя написал. Стали спорить о том, как же подписывать.
– Пусть пишет «Собакин», – зашумели ребята.
Лёшка заколебался. Решили так: «Николай Второй», а ниже – «Собакин».
– Хорошо, – сказал Лёшка, просмотрев бумагу. – А теперь давай играть в заключение.
– В заключение, в заключение! – закричали ребята.
Решили содержать свергнутого «царя» тут же, в баньке. Собакин опять заупрямился. Снова заплакал. Но слёзы и на сей раз не подействовали. Баню закрыли. Для надежности поставили караульщиком Петьку Качкина. Дали ему вместо ружья палку, а сами помчались на кручу, к реке Голодайке, покататься на санках по последнему снегу.