Собрание сочинений. Том 3. Упрямая льдина. Сын великана. Двадцать дней. Октябрь шагает по стране. Братишка. Секретная просьба
Шрифт:
В окопах привыкли к «Солдатской правде» и ждали ее с нетерпением.
И вот Ломов снова принес газету. Солдаты стали читать – и охнули. Редакция сообщала, что газета будет закрыта – нет типографии и денежных средств. «Нам не поможет никто, – писалось в заметке. – Лишь собрав по грошам, мы создадим типографию и прочно поставим газету».
Сообщение взволновало солдат.
– А как же, – заговорили в окопах. – Как не помочь. Ведь не чужая газета. Своя, солдатская. «Их благородия», чай, не помогут.
Стали сдавать кто что мог. Ломов снял Георгиевский крест, и это послужило примером. Зуев отдал медаль. Пенкин – тоже медаль. Начали сдавать и другие. Кое-кто собрал медяки. Ефрейтор Бабушкин вынул из уха серебряную серьгу.
И вот когда Ломов стал пересматривать собранные в фонд газеты пожертвования, то среди солдатских орденов и медалей он вдруг обнаружил офицерский крест.
Крест озадачил солдата. «Кто бы это?» – размышлял Ломов. Ордена он отправил, а сам стал присматриваться и к офицерам и к офицерским крестам. Заметил: прапорщик Лещ стал ходить без своей награды. «Неужели? – недоумевал Ломов. – Как же это понять?»
Исчезновение креста озадачило и самого прапорщика. Где и при каких обстоятельствах пропал крест, Лещ не помнил. Потерять его, кажется, не мог. Украли?! И здесь Лещ вспомнил про Лёшку. Мальчик отнекивался и уверял, что он ни о каком кресте ничего не знает.
– Да я его и в глаза никогда не видел, – говорил Лёшка.
– «Не видел»! – кричал прапорщик. – А вот тут что у меня висело? – и тыкал себя пальцем в грудь.
– Нет, не видел, – повторил мальчик. – Кажись, там ничего не было.
– «Кажись»! – злился Лещ. – А не ты ли на него всё время глаза пялил?!
Но мальчик по-прежнему упирался и твердил лишь одно: «Не видел. Не брал».
– Ну, может быть, пошутил или взял поиграть, – уже примирительно говорил прапорщик.
– Не брал, – упорствовал Лёшка.
– Скотина! – ругнулся Лещ.
Слух об исчезновении офицерского ордена прошел по полку. Тогда и Ломов подумал о Лёшке. На сей раз мальчик отпираться не стал и сказал правду.
– Так я же его для газеты, – объяснял Лёшка. – Зачем Лещу крест? Обойдется и так. А тут ведь для дела.
Ломов расхохотался. Вскоре про крест узнали и другие солдаты.
– Молодец! – смеялись они. – Значит, и «их благородие» нашей газетке помог. Правильно! – от души хвалили солдаты Лёшку.
Братание
Как началось братание, Лёшка не видел. С самого утра он вместе с Пятихаткой возился у походной кухни, а когда повез щи и кашу к окопам, то с бугорочка всё и заметил. Солдаты не сидели, как обычно, в траншеях, а повылезали наружу. Они расхаживали по передовой у самых проволочных заграждений, словно никакой войны вовсе и не было. Лёшка хлестнул мерина, и когда подъехал ближе, то заметил, что в одном месте через проволочные ряды перекинуты доски, а многие русские солдаты и вовсе находятся на стороне немецких позиций. Немецкие солдаты тоже повылезали из окопов и смешались в общей толпе с русскими.
– Что это они? – обратился Лёшка к Пятихатке.
– Никак, братание, – ответил кашевар. Он так же, как и Лёшка, вытягивал шею и с удивлением смотрел на происходящее.
Когда Лёшка перебежал по доскам через проволочные заграждения, он оказался в самой гуще русских, немецких и австрийских солдат.
– О майн гот [3] , – закричал какой-то рыжий немец, – кинд, кинд [4] ! – и стал показывать на Лёшку пальцем.
Понеслись голоса:
3
О боже! (нем.)
4
Ребенок, ребенок! (нем.)
– Кляйнер зольдат [5] !
– Руссишер зольдат [6] !
Мальчика сразу обступили.
– Это Лёшка, наш поваренок, – проговорил Кривокорытов.
Но немцы и австрийцы плохо понимали русскую речь и, вылупив глаза, с любопытством смотрели на удивительного солдата.
Братание, видимо, началось давно. Солдаты собирались в группки, кое-кто даже ходил в обнимку, и все что-то оживленно объясняли друг другу.
– Вы своего Вильгельма, как мы Николашку, – говорил Зуев, – к чертовой бабушке!
5
Маленький солдат! (нем.)
6
Русский солдат! (нем.)
Понял ли кто из немцев или просто понравились последние слова, но несколько человек стали выкрикивать:
– К шортов бабушка! К шортов бабушка!
В других местах солдаты мирно дымили цигарками, с наслаждением потягивая предложенный немцами табачок. В стороне с каким-то усачом беседовал Ломов.
Потом рыжий немец, который тыкал в Лёшку пальцем, достал губную гармошку и стал что-то играть. Звуки были жалостливые, грустные. Лёшка никогда такой штуки не видывал и с интересом смотрел на солдата. Это заметили немцы. И когда рыжий кончил играть, что-то ему зашептали. Рыжий протянул гармонику Лёшке.
– Бери, играй, – сказал Зуев.
Немцы одобрительно загудели.
Лёшка взял гармонику, покрутил в руках, поднес ко рту, дунул. Та пискнула. Солдаты засмеялись. Мальчик дунул опять: раз, второй – получилось складнее. Гармошка Лёшке понравилась, и возвращал он ее неохотно. И это тоже заметили немцы. Они о чем-то пошептались, потом рыжий снова протянул ее мальчику – на, мол, бери.
– Никак, дарят? – проговорил кто-то.
Немцы поняли и утвердительно замахали головами. И Лёшка снова не знал, что делать. Подошел Ломов, сказал:
– Бери. Ну, а чем ты отблагодаришь?
Лёшка покраснел, растерялся.
– Тащи кашу, – проговорил солдат.
Каша немцам пришлась по вкусу. Ели они с аппетитом, дочиста облизывали ложки и всё приговаривали:
– Гут, о гут! Зер гут [7] !
– Они вовсе не страшные, – говорил вечером Лёшка про немцев Пятихатке.
– А чего им быть страшными, – отвечал кашевар. – Люди как есть люди. Немцы ведь тоже мира хотят. Заждались, сынок, мира.
Во время братания офицеры солдат не тронули. Однако вечером команды были построены и ротные командиры объявили, что за повторный переход линии фронта виновных отдадут под суд, а рота, которая начнет первой, будет расформирована. Угроза подействовала. На следующий день братания уже не было. Не выходили из своих окопов и немцы. Видимо, и на той стороне не обошлось без строгостей.
7
Хорошо, хорошо! Очень хорошо! (нем.)