Собрание сочинений. Том 3. Упрямая льдина. Сын великана. Двадцать дней. Октябрь шагает по стране. Братишка. Секретная просьба
Шрифт:
– Ну, а как оно, начальство? – расспрашивал дядя Ипат. – Как генерал? Стало быть, доволен?
– Да всякое бывает.
– Ну, а германца как, скоро побьем?
– Да может, и скоро. Только вот большевики сильно смущают. За «долой войну» большевики.
– Они и здесь кричат, – произнес дядя Ипат. – Эх, времечко. Оно-то при царе надежнее было.
– Да все едино, – ответил Степан. – Замаялся народ. И солдату война – во! – Он провел рукой, словно ножом по шее. Потом наклонился к дяде Ипату, проговорил тише: – Войну-то пора кончать, батя. Поди, правы большевики.
Дядя
– Ну, а как у вас там, на фронте, с овсом? – спросил неожиданно.
– Да будя вам, – вмешалась тетка Марья. – От леший, – набросилась на мужа, – и чего привязался!
– Цыц, дура! – крикнул дядя Ипат. – Надолго ты, сынок? – обратился к Степану.
– На три дня.
– Ну, выпьем.
И они выпили за скорейшее дарование победы российской армии.
На следующий день Степан решил вспомнить старое, запряг коня и с утра выехал в город. Следом за Степаном поехал и Лёшка. Люди останавливались, смотрели на георгиевского кавалера. На Тверской, у Страстного монастыря, вокруг Степановой пролетки собрался народ. Набежали кадеты, студенты, какие-то дамочки. Они кричали «Ура!» и «Слава герою!».
Неожиданно в пролетку полез какой-то субъект в пенсне. Выкинув вперед руку, стал говорить о спасении Родины, о защите революции и еще о чем-то, но Лёшка не смог расслышать: его оттеснили в сторону.
И снова все кричали: «Ура!», «Браво!», «Слава герою!». И Лёшка кричал со всеми.
Потом появился какой-то инвалид, тоже полез в пролетку и, потрясая в воздухе культяпками, посылал проклятия германскому извергу.
Толпа гудела, двигалась, кричала и возбуждалась все больше.
– Ра-се-я! Матушка! – ревел инвалид. – Не отдадим Ра-се-ю!
– Ну, хватит, – проговорил Степан и вытолкал инвалида из пролетки.
Три дня Лёшка не сводил восхищенных глаз со Степана. Потом солдат снова уехал на фронт.
А еще через день исчез Лёшка. Обыскались Зыковы, а его нет и нет, словно и на земле не жил.
Глава четвертая
«Агитатор»
На фронте
Войска полковника Громолысова занимали участок фронта от села Дудницы до реки Рыськи. В Дудницах был штаб. А сразу же за селом начинались проволочные заграждения. Затейливо петляя по лугу, они переходили на правый, чуть возвышенный берег реки и терялись в дубовой роще.
Полк занял оборонительный рубеж еще осенью прошлого года и с той поры стоял без всякого движения. Солдаты привыкли и к Рыське, и к Дудницам, и к тому затишью, которое держалось вот уже около года. Тут они перезимовали, тут встретили весть о свержении царя, перемесили весеннюю грязь и дождались лета.
Еще с весны солдаты заговорили о мире, о земле, о скором возвращении домой к женам и детям. Однако война не кончалась. Не решался вопрос и с землей. К лету дисциплина в полку Громолысова заметно упала. Солдаты уже без прежнего почтения относились к офицерам и к самому полковнику. В окопах роптали на жизнь, на Временное правительство и все чаще поговаривали о том, что пора-де Громолысову показать дулю, бросить ружья, а самим – по домам. Обстановка в полку накалялась.
Разное бывало в полку, а вот такое случилось впервые: в один из июньских дней адъютант командира полка, прапорщик Лещ, доложил полковнику Громолысову о необычайном происшествии, случившемся на их участке фронта, – в окопах появился мальчик, назвался Лёшкой.
– Мальчик? – переспросил Громолысов.
– Так точно, – ответил Лещ.
– Немедля отправить с фронта, – распорядился полковник.
– Слушаюсь.
Лёшку отправили.
Однако прошел день, и прапорщик снова докладывал командиру полка о появлении мальчика.
– Еще один?! – удивился полковник.
– Нет. Тот самый.
– Вот как! Вы что же, его не отправляли?
– Отправил.
– Так что же?
– Так он обманул сопровождающих солдат и начальника станции и снова вернулся.
Тогда Громолысов распорядился привести Лёшку. Он долго смотрел на щуплую, поджарую фигурку мальчика, на большие, горящие возбуждением и упрямством глаза, наконец произнес:
– Патриот, значит. Защитник Отечества!
Прапорщик Лещ хихикнул.
– Я хочу сбить германский аэроплан, – проговорил Лёшка.
– Аэроплан?!
– Он всё про какого-то Степана Зыкова говорит, – произнес Лещ.
– А кто такой Степан Зыков?
– Полный георгиевский кавалер! – выпалил Лёшка.
– Ах, вот оно что! – Полковник задумался. – Значит, ты за войну. До полной победы!
– Я хочу германский аэроплан, – повторил мальчик.
Лещ снова хихикнул. Однако Громолысов строго посмотрел на своего адъютанта, потом перевел взгляд на Лёшку и, к превеликому удивлению Леща, отдал приказ оставить мальчишку на фронте.
– Пусть покрутится среди солдат, – проговорил полковник. – Для нас и такой агитатор – клад.
– Агитатор! – хихикнул прапорщик Лещ.
В обозной команде
Ружья Лёшке не дали. Приписали в обозную команду, к походной кухне.
– Да ты, – говорил Пятихатка, полковой повар, – не горюй. Старайся, так, может, и ружье дадут, и в разведку посылать станут.
И Лёшка вовсю старался. Он колол и пилил дрова, размешивал длинным черпаком кашу, до блеска надраивал котлы. А вечерами они с дядей Акимом укладывались под колеса походной кухни, и мальчик приставал с расспросами. Начал с аэропланов.
– Летают, – отвечал Пятихатка. – Только я всего раз их и видел. Аккурат летом прошлого года. А зачем тебе аэроплан?
Лёшка не ответил и тут же полез с новым вопросом:
– А за что кресты дают, дядя Аким?
– За разное, – неохотно ответил солдат.
– А за что – за разное? – не отставал Лёшка.
– За пленение германского офицера, – стал перечислять Пятихатка, – за спасение полкового знамени, за вынос с поля боя раненого командира. За разное дают. Только ведь его и заслужить непросто. Жди ты, пока тебе германский офицер дастся. А знамя, так ведь оно и всего одно на весь полк… Ты что же, по своей воле на фронт? – спросил неожиданно кашевар.