Собрание сочинений. Том 4

Павленко Петр Андреевич

Варвара и все остальные вскрикивают, пытаясь придти Антону на помощь, но штыки японцев прижимают их к стене.

— Тихо, тихо надо, — говорит старший японец, а второй быстро надевает на себя куртку Антона, его сапоги, его шапку.

— Никто тебе ничего не скажет, — едва произносит Антон, шаря рукой по столу и не видя ни кулича, ни посуды. Рука его беспомощно обыскивает стол, роняя вещи на пол.

4

Молодежь бежит к заставе.

Опережая

их, туда же несутся деревья и кустарники. Пни у дороги высовывают длинные глаза перископов. Большие камни поворачиваются на невидимых платформах, приоткрывая узкие амбразуры.

С вышки заставы видны река и берег за нею. Японцы переходят вброд реку. Начальник заставы только что положил телефонную трубку и выходит в ночь. Застава крохотна.

— Приказано отойти к месту до подхода ударной группы. Противника не упускать.

Человек пятнадцать пограничников, из них двое с букетами цветов за поясами, и столько же колхозников залегают на гребне берега.

— От колхоза имени Маркса, — шепчет кто-то, подползая.

— От Ворошилова, — говорит другой.

— От Сталина! — И могучий бородатый старик с люксом в руках залегает в канавке.

— Ужли ж так и отойдем, не ударим, товарищ командир?

— Отойти — не уйти, — говорит начальник заставы.

— Ударил и отошел, еще раз двинул да со стороны поглядел…

— А-а, в таком смысле, — удовлетворенно говорит бородатый. — Ну, так не обидно. Тогда что ж! Начинай, что ли, советская земля!

— Ни пуха тебе, ни пера, — говорит ему Опанас, лежащий рядом.

— Взаимно, сосед. Также и вам желаю?

И все замолкает на советской земле.

Вдруг дорога огня проносится в темноте ночи. Это наши открыли стрельбу. Река ерошится и пенится, как под ветром. Трещат, ломаясь, прибрежные кусты, и рваный пулями лист носится вокруг, как будто осень схватила землю.

Японцы — в реке. Падая и погружаясь в воду, стремятся они к советскому берегу. Вот вылезла кучка храбрецов, ползет, другая поспевает за нею.

— Не отрежут нас от моста? — спрашивает Андрейка соседей по окопу.

— На флангах народ имеется, — шепчет Опанас.

— У нас зять Антон с Варей да мамка остались — докладывает Васька.

— Не отрежут, — говорит командир, — сейчас поздороваемся с ними за ручку, да и отойдем покурить.

Электрические фонарики японских офицеров мерцают то здесь, то там по реке и на берегу.

— Снайперы! По фонарям! — говорит командир, и гаснут огоньки один за другим.

— Ну, пошли, что ли, поздороваться за руку! — И тридцать человек ползут к берегу, на который поднимаются сотни вражеских фигур.

Темные фигуры падают в воду с высокого берега, но вот уже волна людей пересекает реку. Грохот боя не умолкает.

— Связь! — зовет командир, перевязывая раненую руку.

Васька подползает к нему.

— Скажешь «Двадцать пятому Октября», оттягиваемся на время к мосту. Надо японцев за грудки взять.

— Есть! — отвечает Васька и уползает.

Васька-Коккинаки бежит от заставы. Он в белых японских гетрах поверх штанов и, как всегда, босиком. На голове шлем. Стрельба ушла за реку, а на нашей стороне слышен цокот копыт по гулкому дереву моста, цокот копыт и за ним тяжелый лязг гусениц.

Кусты и деревья стоят недвижно, молчаливо. Из пней же и стогов, из больших камней вылезают колхозники. Опанас с Андреем несут раненого. На их рубахах еще приколоты цветы.

— Всех их кончили на заставе, — говорит Васька.

— Ну, валяй заправь горючим! — говорят они ему. Конница проносится по дороге, пересекая путь Ваське. Кони с карьера валятся в реку.

Всплеск падения конских тел нарушает тишину. Васька один в темноте ночи. Он оглядывается. «Дядя Вася?» — спрашивает он ночь. «Дядя Семен?» Нет, он один. Его никто не видит, никто не слышит. Тогда он представляет себя командиром, принимающим парад. За конницей валят амфибии. Взобравшись на гребень берега, они вслед коням падают в реку. Звенит мост, грохочут моторы. Васька задирает голову вверх, грохочет небо.

Домой! Скорей домой!

Он шмыгает между машинами, рискуя остаться под их гусеницами, и летит к себе.

Темно у берега, но хата чуть-чуть освещена.

Силуэт японского часового на чисто выбеленной стене. Васька заглядывает в хату.

5

— О! Никого? — спрашивает старший японец.

Один из диверсантов наклоняется к Степаниде.

— Никого? Раза, два, — говорит старший и делает знак глазами.

Руки диверсанта сжимают ее горло. Она падает.

— Разгаваривара? — спрашивает старший.

— Никто тебе ничего не скажет, — повторяет Антон, глядя в сторону Варвары и Ерофея. — Верно?

Второй японец одет уже во все антоново. Он прикрепляет к поясу моток шнура, кладет за пазуху фитиль и бомбу. Глядит в окно — виден силуэт японского часового, оставленного диверсантами у входа. Глядит на часы — двадцать минут первого! Прислушивается к ночи — выстрелы уходят за реку. Он удивленно поднимает брови и исчезает из хаты. Пес беззвучно ползет за ним.

Тут старший японец хватает Варвару за грудь, бросает ее на стол, на куличи, бьет с размаху маузером, когда, пытаясь вырваться, она отталкивает его ногами.

Японец ставит свой фонарь на край стола, берет варину руку в свою.

— Тихо надо, тихо поделай, — говорит он, — пароль еси?

— Нету! Сказано вам, что нету.

Быстро и ловко тогда вгоняет он под ноготь Варваре тонкую бамбуковую зубочистку.

— Маникюра! — говорит он, принимаясь за второй палец, а другой японец зажимает Варваре рот.