Собрание сочинений. Том 5
Шрифт:
— Танк остановился и, понимаете, задымил. Вижу, горит. Ах ты, шут его, прямо не верю — я или не я. Ну, тут гадать было некогда, я второй выстрел дал — и второй танк остановился, как приклеенный. Третий выстрел — и третий танк стоп! В общем пять танков, которые шли на мое орудие, остановились и дымят, как самовары. Смотрю я на них, сердце колотится, а как я их подбил, верьте слову, не помню. И никто толком не помнит, как и что, почему, — будто все само собой сделалось. Ну, а второй бой я уже подробно запомнил. Здорово замаскировалась батарея. Я тоже принял свои меры: наметил заранее ориентиры, всю площадь вокруг промерил, вешки выставил, сижу, готов к бою. Танки появились, а у меня все начеку. В этом бою я командовал орудием и приказ даю — подпустить как можно ближе — ну, метров на четыреста так, на триста. Я жду. Они валят, а я жду. Ребята мои говорят: «Ишь, немец-то до чего лихой!» А я говорю: «Чего же лихой, когда он дурак: он
— Вера в свое оружие! — сказал зашедший на совещание к бронебойщикам генерал-майор Коротеев. — Верно?
— Точно, товарищ генерал-майор.
— Без веры в свое оружие не может быть веры в победу. Так?
— Точно.
— Это четвертое условие. Или даже, скажу, с него надо начать.
— От гвардии бронебойщиков я вполне к этому условию присоединяюсь, — сказал сержант Марков. — Если в оружие веры нет, так лучше и в бой не соваться. У меня в первом бою с танками так случилось. Идет тройка тяжелых. Приблизились они на шестьсот метров, а мне со страху кажется, что до меня не более двухсот и сейчас давить начнут. Нервы открылись во-всю. Второй номер шепчет: «Бей, бей, не успеешь!» Ну, вдарил я — вижу, пуля отлетает от брони; далека дистанция. Хорошо, что немцы меня не заметили, а то уж лежал бы я под красной пирамидкой. Теперь я сразу стал ученый, в один момент. Нервы свое, а я свое. Я ж вижу, пуля не взяла — значит, далеко. Подпускаю всю тройку на сто пятьдесят и в головной танк два выстрела, один за другим. Он сразу дымком затянулся, а его ведомые чик-чик — и назад, за бугорок. Через некоторое время появляются опять, ведут огонь во-всю, а я уже на новой позиции и совершенно сижу некасаем. Только было пристроился ударить, да соседний расчет опередил. Поджег головную, а остальные откатились. Я тогда себе такой вывод сделал: чем ближе подпустил, тем вернее уничтожишь. А чтобы в расстояниях не путаться, я вокруг своей огневой позиции все примерю: вешки понатыкаю на пятьсот, на триста, на сто пятьдесят, огневых позиций я готовлю две-три, отрываю их по всем правилам, без дураков; иной раз между позициями и ход сообщения сделаю — маневрировать легче. С одной позиции больше четырех выстрелов не даю.
Слово попросил младший сержант Беберг Дзарасов.
— Привет истребителям танков от моряков нашей бригады, — сказал он с достоинством. — Я сам автоматчик, но вел бои с танками. Основное оружие против них — это, я считаю, противотанковая граната и бутылка с горючей жидкостью. Признаюсь, к этой аптеке я раньше большого доверия не имел. Ну какое может оружие быть в бутылке? Теперь я другого мнения. Нет ничего грознее бутылки. И легка, и проста, и бьет без отдачи. На наши боевые порядки бросили однажды немцы около сотни танков. Против восемнадцати передних машин наш командир решил выслать группу бойцов с бутылками. Выстроил роту: «Кто хочет итти добровольно на отражение танков, три шага вперед!» Вся рота протопала три шага, стоит как один человек. И командир роты говорит: «Я вам не загадки загадываю, а задаю вопрос: кто пойдет, на три шага вперед!» И опять вся рота плечо в плечо на три шага вперед подвинулась. Никто уступить не хочет. Тогда командир говорит: «Вот вы какие!» Отсчитал с правого фланга двадцать бойцов и послал.
Собрание, засмеявшись, дружно зааплодировало оратору. Моряков в армии любят и уважают.
— Ползу и я со своей пятеркой бойцов, — продолжал младший сержант Дзарасов. — А какие они, танки, еще и сам не знаю. Я балтиец, корабли видел, эсминцы, подлодки и прочее, танк — только в кино. И вот гляжу: лезут пять штук. Четыре машины я пропустил мимо себя, а хвостовую, пятую, угостил сразу двумя бутылками. Загорелась, как фейерверк. Фрицы стали вылезать из нее, я их из автомата, чтобы не пугались зря. Обернулся, а мои ребята уже покончили с четырьмя. «Все?» — спрашиваю. «Все, — отвечают. — Больше работы нет!» — «Ну, нет так нет, топай к себе». С тех пор я без бутылки ни шагу. В это оружие верю. Четко работаю. Потом, самое главное, это знать уязвимые места танков. Бронебойщик вроде доктора — он должен обязательно знать, где у танка кашель, а где ломота. Надо всегда к танку приглядываться, чтобы знать, чего он не любит. Ну, а в общем я присоединяюсь к предыдущим ораторам. Охота мне теперь послушать сержанта Демина, который наибольше из всех нас понаворочал.
Перед собранием встал знаменитый на этом участке фронта истребитель.
— Товарищи, — сказал он, — я командир орудия. В бою за один день оно уничтожило двенадцать немецких танков. К бою я готовился заранее. Я хоть до той поры и не уничтожал танки, но прислушивался, как другие делали, и вникал, и кое-что для себя разрабатывал. Я, например, всегда подготовлю своему орудию три огневые позиции — основную, запасную и ложную. Позиции хорошо маскирую, боеприпасы обязательно зарываю в землю, готовлю укрытия для расчета.
В тот день боя я оборудовал позиции и выставил наблюдателей за танками. Скоро они сообщили, что, мол, гости идут. Орудие было сейчас же развернуто в направлении танков и первым выстрелом подожгло головной танк. Это сразу подняло дух. Видя горящий танк, мой заряжающий, хотя и был ранен, продолжал работать у пушки — отказался уйти на перевязку. Подбили еще два танка. Фашисты отошли, затем начали вторую атаку. Тут вышел у нас из строя наводчик, и я сам подскочил к панораме. Отбили и вторую атаку, и третью, и только после нее я заметил, что орудие повреждено. В чем секрет? Немецкий танк, вы знаете, чего не любит? Он стойкости нашей не терпит. Если твердо стоишь на своей позиции и орудие твое исправно, всегда верх возьмешь над ним. Это уж точно. А так приготовь хоть десять позиций, но если на них не можешь держаться, то уж лучше сразу рой себе могилу — концы в воду.
— Это верно, — сказал моряк, старший лейтенант Трофимов. — Танк можно взять любым оружием, была бы воля, я уничтожал их из стодвадцатимиллиметрового миномета. Замечательно получается. Моя батарея за четырнадцать дней подбила и уничтожила минометами десять танков, одно орудие, пять пулеметов и человек пятьсот немцев. Надо только одно помнить: когда бьешь по танку минометами, надо навалиться батареей на одну машину, и крышка. Потом всеми силами на вторую. Замечательно получается.
Младший сержант Выгодской казался мало разговорчивым. Он долго настраивался говорить, затихал и вновь возвращался к началу своего повествования, никак не думая двинуться с места. Народ стал посмеиваться над робким оратором.
— Ничего, ничего, — сказал генерал. — Дела твои хорошие, их словами не испортишь, валяй, как умеешь.
И Выгодской, застенчиво улыбнувшись, быстренько и невнятно рассказал, что лично он подбил два танка, а его взвод семь штук и что, по его мнению, не сидеть в щели и не прятаться в окопе надо хорошему бронебойщику, а самому охотиться за немецкими танками, выискивать их на исходных позициях, подстерегать на марше, ловить на выходе из боя.
— А то ждать, покуда он явится, такого терпения не должно быть у бронебойщика, — сказал Выгодской; и все, перестав смеяться, поглядели на него внимательно. — Пять, говорят, или шесть позиций надо изготовить, — а десять не хотите? Выходишь на охоту, так каждый метр примечай, в уме держи — то, может, и будет твоя позиция. Бронебойщик кочевать должен впереди своих боевых порядков. У меня ложных позиций не одна, а пять или семь, запасных столько же. Это когда прижали тебя к окопам — ну, тогда играй на двух-трех позициях, а так, нормально надо играть на семи-восьми. Местность сама подскажет, сколько уж отрыть позиций. И отрывать надо их метров пятьдесят — шестьдесят одна за другой, да так, чтобы одно ружье могло в любую минуту поддержать другое…
— Если глубокая щель, — вздохнув, мечтательно сказал бронебойщик Мелешко, — ежели щель глубокая и узкая, то и с двух метров можно.
— Чем? Чем?
— Обыкновенно чем. Противотанковой, — и замолчал.
Час был поздний, собрание закончилось. Делегаты пошли на концерт, а потом ужинать.
1942
На Каспии
Когда пролетаешь над Каспием, земля у моря кажется лишенной жизни. Серые пески и скалы от Гурьева почти до самой иранской границы застыли в безлюдье. Жилая коса, Прорва, Бурунчук, форт Шевченко и весь пустынный полуостров Мангышлак похожи на следы давно покинутого человеческого становища. Природа одета здесь точно в маскхалат, в одно сплошное грязно-бурое одеяние. Бурые овцы, бурые скалы, бурые кибитки скотоводов, шаланды и крыши поселков.
Море воды у восточных берегов Каспия переходит в сухое море песков, граничащее с оазисами Ашхабада. Страна мертвых песков еще совсем недавно волновала воображение путешественников. Но теперь облик восточных берегов Каспия изменился так, как не изменили бы его никакие стихии. Он ожил. И как удивительно ожил! Точно в его безводные полупустыни хлынули гигантские реки и всюду вызвали набухание семян и тягу первых ростков, обещая всему, что способно плодоносить, неслыханные урожаи, невиданные чудеса.