Собрание сочинений. Том первый
Шрифт:
Ладя зажмурился и начал:
— Я вижу учителя Брена — он ест сосиски. Вот как раз сию минуту я сделал подножку его духу. Учитель подавился и нашел в сосиске таракана. («Я тебе покажу, как ставить мне «неуды» за латинские слова!») Вокруг меня все желтое, как одуванчики, они здесь тоже есть, а мята — выше костела святого Аполлинария. Мне встретился какой-то древний дух, он прихрамывает… Теперь этот дух вошел в меня, и я уже знаю, что ждет учителя…
Всеобщее нетерпение достигло высшей степени. Все столпились вокруг медиума. А медиум пророчествовал:
—
Тут вошел классный наставник и немедленно направился к кафедре. Бубеничек заметил его:
— Ладя, классный здесь!
И тогда медиум громко произнес:
— Пана классного наставника сделают директором гимназии, он женится на богатой и будет школьным инспектором, он такой достойный человек.
После этих слов Ладя вернулся с того света и открыл глаза.
Классный наставник, услыхав последнюю хвалебную фразу, погладил Ладю по голове и спросил:
— Итак, мальчики, во что вы тут играли?
Бубеничек сзади хотел помочь Ладе и вскрикнул:
— Он нас развлекал!
— Вы бездельники, — сказал классный наставник, — один раз я уже записал вас в классный журнал и запишу сейчас снова, а к Ладе домой пошлю сторожа, пусть мальчишке дадут трепку!
И он ушел, кося глазом от волнения.
Вот видишь, Ладя, искатель неведомого, как правдивы слова, что свободные поиски истины неприятны для всего света, ибо у всякого из нас есть свои мелкие предрассудки.
И какая для тебя радость, что и наука занимается спиритизмом, если твой отец, выслушав от сторожа поручение классного наставника, зовет служанку и говорит:
— Анна, принесите-ка сюда розгу и подержите Ладю…
Вскоре послышались визг и обещания Лади, что он больше никогда так делать не будет…
И одним мучеником науки стало больше…
Художник-философ
(Из жизни пражской богемы)
Художник Кубин был не только художник, но и философ. Он утверждал, что вершиной человеческого блаженства является состояние, которое он называл «безотрадностью». Человек блажен лишь тогда, когда видит, что его ничто не радует. Такому человеку не грозит разочарование. Иными словами, Кубин был стоик.
Ничто не могло его смутить, он ничему не удивлялся и ничего не боялся. Иногда же он приходил к убеждению, что все на свете — не более чем иллюзия. Это случалось, когда в кармане у него не было ни гроша. Тогда он утверждал, что и сам он не существует. В эти печальные времена он все подвергал отрицанию. Говорил даже, что мир лишен красок. Что не мешало ему рисовать собак синим цветом, а деревья красным. Люди, глядевшие на такие картины, постепенно тоже приходили в состояние
Стоило завестись деньгам, как он прилагал все усилия, чтобы вернуться в состояние «безотрадности». И оно наступало очень скоро. Достаточно было нескольких вылазок в некий известный кружок художников в еще более известном трактире. Прокутив с ними все деньги, он весело возвращался в свою мастерскую, и когда дворник посреди ночи впускал его в дом, Кубин в очередной раз доказывал ему, что он, художник Кубин, собственно, и не существует вовсе, что это лишь представление, ложная гипотеза цана дворника.
— Ну ладно, — уступал дворник, — а кто же мне тогда звонил, молодой пан?
Этот сложный вопрос, способный сбить с толку любого гиганта философской мысли, отнюдь не обескураживал Кубина.
— Да ведь и вас тоже не существует! — убеждал он несчастного дворника. — Все на свете — иллюзия; ответьте-ка мне: что у вас было на обед две недели тому назад? Не знаете? Ну вот, то-то и оно. Вы не ели, потому что вы не существуете. Мир, любезнейший, состоит из одних представлений. Я вполне допускаю, что когда-то человек существовал, но это ведь было миллионы лет тому назад. А теперь живут одни лишь душевные представления, но не люди! Так-то! Спокойной ночи!
После такой беседы несчастный дворник в самом деле переставал соображать, где он и что с ним. Вернувшись к себе, он всякий раз будил жену, и лишь после того, как она начинала браниться спросонья, к нему возвращалась вера в собственное существование. Затем он непременно подкреплялся рюмкой рому и, дождавшись, когда по телу разольется приятное тепло, укладывался в постель, довольный и полный надежды, что он все-таки существует.
Подобные философические беседы Кубин вел и с господами домовладельцами, которым никогда не платил за квартиру.
Обосновывал он это тем, что, когда его выселят на улицу, для него наступит идеальное состояние безутешности…
Кредиторов своих он ненавидел и упрекал в том, что они принуждают человека совершать деяния, претящие его естеству, то есть платить долги.
Одному домовладельцу, который докучал ему напоминаниями о квартирной плате, он заявил, что у каждого хозяина свои обычаи, а потому никто не в состоянии определить, что есть истина и право.
— Истина в том, что вы задолжали мне за квартиру! — заявил домовладелец.
— А вот в этом вы страшно заблуждаетесь, — благодушно возразил Кубин. — Истины на свете нет, истинно лишь то, что мне или кому-нибудь еще представляется истинным. На точку зрения индивида влияют всевозможные обстоятельства. И поскольку у меня нет ни гроша, я никак не могу быть вам должен. Такова моя точка зрения. В то же время с вашей точки зрения я должен вам заплатить. Как превосходно иллюстрирует эта ситуация учение скептиков: одни и те же понятия в различных существах возбуждают совершенно разные чувственные ощущения и представления. В самом деле, люди так сильно отличаются в физическом и душевном отношении…