Собрание сочинений. В 4-х т. Том 2. Затерянные в океане
Шрифт:
В Батавии можно встретить людей всяких национальностей, особенно часто китайцев. Последние наводняют собой всю Малайзию и, можно сказать, держат в своих руках всю торговлю страны. Терпеливые и предприимчивые, честные и трудолюбивые, они сумели стать необходимыми повсюду и из всего извлекать себе выгоды, не пользуясь, однако, ими в ущерб господствующей национальности, которая не только терпит их за это, но даже покровительствует им. Китаец всюду составил себе реноме до мелочей аккуратного и точного человека, безукоризненно честного, знающего в совершенстве все тонкости высшей коммерции. Вследствие этого миллионные капиталы проходят через его руки, и нередко под одно
Вернемся теперь к великолепному китайскому особняку в Кенинс-Плейн.
На главных дверях его была приделана серебряная дощечка, покрытая толстой хрустальной пластинкой, сквозь которую виднелась вырезанная и позолоченная надпись на английском языке:
Разменная касса банкирского дома Лао Тсин и К°.
Во всех приморских торговых городах Индокитая и Малайзии, как например в Сингапуре, Гонконге, Шанхае и прочих, а также на островах Суматре, Яве, Борнео и других коммерческим языком стал английский, который господствует теперь на всех рынках. Поэтому китайцу говорят обыкновенно в этих странах по-английски, употребляя свой язык только между собой или у себя дома, по окончании дневных коммерческих занятий.
Указанная скромная надпись не давала точного представления ни о тех замечательно-обширных торговых операциях, которые вел банкирский дом Лао Тсин и К°, ни о громадном состоянии его главы. Центральная контора его находилась, согласно китайским законам, в Пекине, но операции его на родине были значительно скромнее тех, которые совершались в других городах крайнего Востока, и в особенности в Батавии. Последняя была поэтому любимым городом престарелого Лао Тсина, который сосредоточил здесь блеск своего богатства, служившего для многих предметом зависти и удивления.
Кроме особняка в Кенинс-Плейн, в двенадцати милях от города у него было еще одно замечательное убежище, скрытое в обширном тропическом саду и отделанное с такой невероятной роскошью, которая свойственна только сказочным дворцам «Тысячи и одной ночи».
Там, в этом поистине сказочном дворце, время от времени он давал рауты, на которые приглашались сливки батавского общества и о роскоши которых можно судить, например, по следующим фактам.
На одном из вечеров каждый мужчина, уходя домой, получил по булавке для галстука, украшенной крупной бирюзой, а каждая дама — букет для корсажа, составленный из брильянтовых роз, окруженных мелкими цветами из аметистов, изумрудов и бирюзы. Материалы для подобных подарков, более чем царских, доставляли копи драгоценных камней в Самаранге, принадлежавшие Лао Тсину.
В другой вечер при разъезде гостей дамы получили по великолепной кашемировой шали, а мужчины — по сингапурскому пони с богато украшенным седлом и со всеми принадлежностями для езды. Все это, заметим нашим читателям, исторические факты.
Правда, подобных раутов давалось Лао Тсином всего четыре в год, и число приглашаемых на них никогда не превышало ста человек, причем каждую даму должен был обязательно сопровождать мужчина, будь это отец, муж, брат или иной родственник, — но тем не менее каждое из подобных собраний обходилось владельцу сказочного дворца в несколько миллионов, тратить которые он никогда не задумывался…
На каждом вечере Лао Тсина неизменно присутствовал какой-то старый китаец преклонного возраста. На его указательном пальце правой руки заметно было массивное золотое кольцо, а сам он почти весь вечер проводил в большом эбеновом кресле с серебряными инкрустациями, которое стояло на возвышении в три ступени от пола. Никто из гостей не знал, кто был этот человек; видели только, что слуги, проходя мимо, преклоняли перед ним одно колено, а сам хозяин выказывал по отношению к нему такие знаки внимания, которые, по китайскому этикету, подобают одним членам императорской фамилии.
Известно было также, что престарелый таинственный гость не живет ни в Батавии, ни вообще на острове Яве и что слуги сказочного дворца ничего не могли сообщить о нем, потому ли, что сами ничего не знали, или, может быть, потому, что не хотели говорить… Раз один лакей, проходя мимо гостя, приветствовал его каким-то именем или титулом, которого никто не понял, — этого было достаточно, чтобы на другое же утро лакей исчез неизвестно куда…
II
В ОДИН ИЗ ПОСЛЕДУЮЩИХ ВЕЧЕРОВ обычные посетители сказочного дворца заметили, что таинственный гость не является уже больше на рауты. Так прошло полтора года, в течение которых все пришли к заключению, что этот гость — родственник, конечно, хозяина дворца — вероятно, покончил свои счеты с земным миром, то есть, попросту говоря, умер. Это, по-видимому, подтверждалось и тем обстоятельством, что именно около того времени Лао Тсин уехал в Пекин и пробыл там, сверх обыкновения, очень долго: разумеется, похороны знатного родственника были тому причиной, а не одни финансовые дела, которые всегда отнимали у него не много времени, так как пекинской конторой управлял его родной брат, а это было то же самое, что и сам Лао Тсин. Все остановились на данном предположении и скоро забыли таинственного гостя с его массивным золотым кольцом.
Однако на все последующие рауты эбеновое кресло с серебряными инкрустациями все еще продолжали ставить на возвышение с каким-то благоговейным, почти религиозным вниманием к отсутствующему важному гостю; это само по себе малозначительное обстоятельство приобрело впоследствии, как скоро мы увидим, очень важное значение.
В Батавии все знали или, по крайней мере, догадывались, что Лао Тсин имеет сношения с древнейшим тайным обществом в Китае, управляющим судьбами всего речного и морского плавания в Небесной Империи, то есть, короче говоря, — с пиратами; все знали также, что общество это терпимо китайским правительством, потому что оно могущественно, и мы знаем уже, из начала нашего рассказа, до какой степени простиралось его могущество: сама императрица-регентша Нан Ли вынуждена была прибегнуть к его содействию, когда понадобилось для коронования малолетнего императора Куанг Су изъять из рук западных варваров похищенный ими драгоценный скипетр династии Цин, и, в награду за это содействие, должна была дать обществу пиратов новые привилегии.
Лао Тсин был банкиром этого общества, или, вернее, его главы, Кванга, который по своему усмотрению мог распоряжаться его капиталом, не давая никому отчета в этом, даже совету из главных лиц общества, на котором он всегда присутствовал и членов которого избирал также по своей единоличной воле. Читатели, может быть, уже догадались или начинают догадываться, что таинственный гость на вечерах банкира был не кто иной, как сам Кванг, или Фо, бывший тогда еще в живых, и что исчезновение его как раз совпало с его опасной экскурсией в Париж — для возвращения коронной китайской драгоценности.