Собрание сочинений. Встречи: Интерлюдия. Лебединая песня
Шрифт:
– С удовольствием.
– В половине второго. И Холли, и тетя Уинифрид. Твоя мама еще в Париже?
– Да. Она думает там и остаться.
– Видишь, Джон, все улаживается, правда?
– Правда.
– Налить тебе еще кофе? Тетя Уинифрид гордится своим кофе.
– Флер, у тебя прекрасный вид.
– Благодарю. Ты в Робин-Хилле побывал?
– Нет еще. Там теперь обосновался какой-то вельможа.
– Как твоей… как Энн, здесь интересно показалось?
– Впечатление колоссальное. Говорит, мы благородная нация. Ты когда-нибудь это находила?
– Абсолютно –
– Тут так хорошо пахнет.
– Нюх поэта. Помнишь нашу прогулку в Уонсдоне?
– Я все помню, Флер.
– Вот это честно. Я тоже. Мне не так-то скоро удалось запомнить, чтобы я забыла. Ты сколько времени помнил?
– Наверное, еще дольше.
– Ну, Майкл – лучший из всех мужчин.
– Энн – лучшая из женщин.
– Как удачно, правда? Сколько ей лет?
– Двадцать один.
– Как раз тебе подходит. Даже если б нас не разлучили, я всегда была слишком стара для тебя. Ой, какие мы были глупые, правда?
– Не нахожу. Это было так естественно, так красиво.
– Ты по-прежнему идеалист. Хочешь варенья? Оксфордское.
– Да. Только в Оксфорде и умеют варить варенье.
– Джон, у тебя волосы лежат совсем как раньше. Ты мои заметил?
– Все старался.
– Тебе не нравится?
– Раньше, пожалуй, было лучше; хотя…
– Ты хочешь сказать, что мне не к лицу отставать от моды. Очень тонко! Что она стриженая, ты, по-видимому, одобряешь.
– Энн стрижка к лицу.
– Ее брат много тебе рассказывал обо мне?
– Он говорил, что у тебя прелестный дом, что ты ухаживала за ним, как ангел.
– Не как ангел, а как светская молодая женщина. Это пока еще не одно и то же.
– Энн была так благодарна. Она тебе говорила?
– Да. Но по секрету скажу тебе, что мы, кажется, отправили Фрэнсиса домой циником. Цинизм у нас в моде. Ты заметил его во мне?
– По-моему, ты его напускаешь на себя.
– Ну что ты! Я его отбрасываю, когда говорю с тобой. Ты всегда был невинным младенцем. Не улыбайся – был! Поэтому тебе и удалось от меня отделаться. Ну, не думала я, что мы еще увидимся.
– И я не думал. Жаль, что Энн еще не встала.
– Ты не говорил ей обо мне.
– Почему ты знаешь?
– По тому, как она смотрит на меня.
– К чему было говорить ей?
– Совершенно не к чему. Что прошло… А забавно все-таки с тобой встретиться. Ну, руку. Пойду к Холли.
Их руки встретились над его тарелкой с вареньем.
– Теперь мы не дети, Джон. Так до завтра. Мой дом тебе понравится. А rivederci! [24]
Поднимаясь по лестнице, она упорно ни о чем не думала.
24
До свиданья (ит.).
– Можно войти, Холли?
– Флер! Милая!
На фоне подушки смуглело тонкое лицо, такое милое и умное. Флер подумалось, что нет человека, от которого труднее скрыть свои мысли, чем от Холли.
– Вот счета, – сказала она. – В десять
Тонкая смуглая рука взяла счета, и на лбу между большими серыми глазами появилась морщинка.
– Девять? Нет… да. Правильно. Вы видели Джона?
– Да. Единственная ранняя птица. Приходите все к нам завтра к завтраку.
– А вы думаете, что это будет разумно, Флер?
– Я думаю, что это будет приятно.
Она встретила пытливый взгляд серых глаз твердо и с тайной злостью. Никто не посмеет прочесть у нее в мыслях, никто не посмеет вмешаться!
– Ну отлично, значит, ждем вас всех в час тридцать. А теперь мне надо бежать.
И она побежала, но так как ни с каким «ослом чиновником» ей встретиться не предстояло, она вернулась в Грин-парк и села на скамейку.
Так вот какой Джон теперь! Ужасно похож на Джона – тогда! Глаза глубже, подбородок упрямее – вот, собственно, и вся разница. Он все еще сияет, он все еще верит во что-то. Он все еще восхищается ею. Да-а!
В листьях над ее головой зашумел ветерок. День выдался на редкость теплый – первый по-настоящему теплый день с самой Пасхи! Что им дать на завтрак? Как поступить с папой? Он не должен здесь оставаться! Одно дело в совершенстве владеть собой; в совершенстве владеть собственным отцом куда труднее. На ее короткую юбку лег узор из листьев, солнце грело ей колени; она положила ногу на ногу и откинулась на спинку скамьи. Первый наряд Евы – узор из листьев… «Разумно?» – сказала Холли. Как знать?… Омары? Нет, что-нибудь английское. Блинчики непременно. Чтобы отделаться от папы, нужно напроситься к нему в Мейплдерхем, вместе с Китом, на послезавтра; тогда он уедет, чтобы все для них приготовить. Мама еще не вернулась из Франции. Эти уедут в Уонсдон. Делать в городе нечего. Солнце пригревает затылок – хорошо! Пахнет травой… жимолостью! Ой-ой-ой!
Х
После завтрака
Что из всех человеческих отправлений самое многозначительное – это принятие пищи, подтвердит всякий, кто участвует в этих регулярных пытках. Невозможность выйти из-за стола превращает еду в самый страшный вид человеческой деятельности в обществе, члены которого настолько культурны, что способны проглатывать не только пищу, но и собственные чувства.
Такое представление, во всяком случае, сложилось у Флер во время этого завтрака. Испанский стиль ее комнаты напоминал ей, что не с Джоном она провела в Испании свой медовый месяц. Один курьез произошел еще до завтрака. Увидев Майкла, Джон воскликнул:
– Алло! Вот это интересно! Флер тоже была в тот день в Маунт-Верноне?
Это что такое? От нее что-то скрыли?
Тогда Майкл сказал:
– Помнишь, Флер? Молодой англичанин, которого я встретил в Маунт-Верноне?
– «Корабли, проходящие ночью», – сказала Флер.
Маунт-Вернон! Так это они там встретились! А она нет!
– Маунт-Вернон – прелестное место. Но вам нужно показать Ричмонд, Энн. Можно бы поехать после завтрака. Тетя Уинифрид, вы, наверно, целый век не были в Ричмонде. На обратном пути можно заглянуть в Робин-Хилл, Джон.