Собрание сочинений.Том 3.

Кафка Франц

— Они же могут запретить мне выезд, — сказал К., отчасти вовлеченный речью дяди в ход его рассуждений.

— Не думаю, что они на это пойдут, — задумчиво сказал дядя, — не так уж много власти они теряют с твоим отъездом.

— Я думал, — сказал К., беря дядю под руку, чтобы не дать ему остановиться посреди улицы, — что ты всему этому придашь еще меньше значения, чем я, а ты принимаешь это так серьезно.

— Йозеф! — крикнул дядя и попытался отцепиться от него, чтобы можно было остановиться, но К. его не выпустил, — ты изменился, у тебя же всегда было такое правильное понимание всего, и именно теперь

оно тебе изменило? Ты что, хочешь проиграть твой процесс? Да ты понимаешь, что это значит? Это значит, что ты будешь просто вычеркнут. И все твои родные канут вместе с тобой — во всяком случае, будут прибиты до земли. Да соберись же, Йозеф! Твое безразличие сводит меня с ума. На тебя посмотришь, так почти поверишь тем, кто говорит: «Попасть под такой процесс все равно что уже проиграть его».

— Милый дядя, — сказал К., — эти волнения совершенно излишни; как они излишни с твоей стороны, так были бы излишни и с моей. Волнуясь, процессов не выигрывают, доверься немножко и моему практическому опыту, так же как я всегда очень уважал — и теперь уважаю — твой, даже когда он меня ошеломляет. Раз ты говоришь, что и вся семья из-за этого процесса тоже попала бы в беду, — чего я, со своей стороны, никак не могу понять, но это не важно, — то я готов во всем тебя слушаться. Но только мне представляется, что это отсиживание в деревне не принесет пользы даже в твоем смысле, потому что это означало бы бегство и признание вины. Кроме того, хотя здесь меня и больше преследуют, но зато и я сам могу больше продвинуть дело.

— Правильно, — сказал дядя таким тоном, словно теперь, наконец, их взгляды сблизились, — я предложил это, только когда увидел, что твое безразличие, если ты здесь останешься, может повредить всему делу, и посчитал за лучшее, чтобы я вел его тут за тебя. Но если ты сам хочешь продвигать его со всей силой, то это, естественно, намного лучше.

— Значит, на этот счет мы договорились, — сказал К. — Теперь, есть ли у тебя какое-нибудь предложение насчет того, что мне в первую очередь следует делать?

— Я, естественно, должен еще обдумать это дело, — сказал дядя, — ты должен учесть, что я вот уже двадцать лет почти безвылазно живу в деревне, от этого нюх на эти ваши запахи ослабевает. Да и разные важные связи со всякими личностями, которые в этом, может, получше разбираются, ослабли сами собой. Я там, в деревне, немного одичал, ты же знаешь. Собственно, это и становится-то заметно как раз только в таких случаях. Опять же, это твое дело было для меня отчасти неожиданным, даже при том, что я, как ни странно, уже после письма Эрны что-то такое предполагал, а сегодня как на тебя взглянул, так уже знал почти точно. Но это все не важно, а самое главное теперь — не терять времени.

Еще во время своей речи он, приподнявшись на цыпочки, уже махал рукой какому-то автомобилю и теперь, выкрикивая водителю адрес, в то же время втаскивал К. за собой в машину.

— Мы едем сейчас к адвокату Пьета, — сказал дядя, — мы с ним однокашники. Ты, конечно, тоже слыхал это имя? Нет? Это очень странно. Он же широко известен как адвокат и защитник бедных. Но у меня к нему, в особенности как к человеку, большое доверие.

— Я согласен со всем, что ты предпримешь, — сказал К., хотя поспешность и порывистость, с которыми дядя взялся за это дело, вызывали у него неприятное чувство.

Ехать

в качестве обвиняемого к адвокату для бедных — это была не такая уж большая радость.

— Не знаю, — сказал он, — можно ли вообще к такому делу привлекать адвоката.

— Естественно, можно, — сказал дядя, — это же само собой разумеется. Почему же нет? А теперь расскажи мне, чтобы у меня были точные сведения обо всем, что случилось до сих пор.

К. сразу же начал рассказывать, ничего не скрывая; его полная откровенность была тем единственным протестом, который К. мог себе позволить, против мнения дяди об этом процессе как о каком-то огромном позоре. Имя фрейлейн Бюрстнер он упомянул лишь однажды, и то вскользь, но это не вредило откровенности, поскольку фрейлейн Бюрстнер никакого отношения к процессу не имела. Глядя по ходу рассказа в окно, он заметил, что они приближаются как раз к тому предместью, где находились канцелярии суда; он обратил на это внимание дяди, который, однако, не слишком удивился такому совпадению. Машина остановилась перед каким-то мрачным домом. Дядя сразу позвонил в первую же дверь на первом этаже; пока они ждали, он оскалил в ухмылке свои крупные зубы и прошептал:

— Восемь часов, необычное время для визитов. Но на меня Пьета не обидится.

В смотровом окошечке двери появились два больших черных глаза; некоторое время они смотрели на гостей, затем исчезли, но дверь так и не открылась. Дядя и К. обоюдно подтвердили друг другу тот факт, что они видели эти глаза.

— Новая служанка, боится чужих, — сказал дядя и постучал еще раз.

Вновь появились те же глаза, теперь они могли показаться почти печальными, но, возможно, это был просто обман зрения, вызванный огнем газового светильника, который с сильным шипением горел прямо над их головами, но света давал мало.

— Откройте! — крикнул дядя и стукнул кулаком в дверь, — это друзья господина адвоката!

— Господин адвокат болен, — прошептал голос у них за спиной.

В дверях на другой стороне узкого проезда стоял какой-то господин в шлафроке, который и сделал чрезвычайно тихим голосом это сообщение. Дядя, уже разъяренный долгим ожиданием, рывком обернулся и закричал:

— Болен? Вы говорите, он болен? — и почти угрожающе, словно этот господин и был болезнью, двинулся на него.

— Уже открыли, — сказал господин, указал на дверь адвоката, запахнулся в свой шлафрок и исчез.

Дверь действительно была открыта, молодая девушка в длинном белом переднике — К. узнал эти темные, немного навыкате глаза — стояла в передней со свечой в руке.

— В следующий раз открывайте поживее! — сказал дядя вместо приветствия, в то время как девушка делала маленький книксен. — Идем, Йозеф, — сказал он затем К., который медленно проходил мимо девушки.

— Господин адвокат болен, — сказала девушка, поскольку дядя, не задерживаясь, устремился к следующей двери.

К. все еще смотрел, раскрыв глаза, на девушку, которая в это время уже повернулась спиной, запирая входную дверь; у нее было кукольно-круглое лицо, округлыми были не только бледные щеки и подбородок, но и виски, и очертания лба.

— Йозеф! — снова крикнул дядя, а девушку спросил: — Что-то с сердцем?

— По-моему, да, — сказала девушка, успевшая пройти со свечой вперед и открыть дверь в комнату.