Собрание сочинений

Бродский Иосиф Александрович

* * *

Отскакивает мглаот окон школы,звонят из-за углаколокола Николы.И дом мой маскарадный(двуличья признак!)под козырек параднойберет мой призрак.июнь – август 1964

* * *

Осенью из гнездауводит на юг звездапевчих птиц поезда.С позабытым яйцомвисит гнездо над крыльцомс искаженным лицом.И как мстительный дух,в котором весь гнев потух,на заборе петухкричит, пока не охрип.И дом, издавая скрип,стоит, как поганый гриб.июнь – август 1964

* * *

Колесник умер, бондарьуехал в Архангельск к жене.И, как бык, бушует январьим

вослед на гумне.А спаситель бадейстоит меж чужих людейи слышит вокругтолько шуршанье брюк.Тут от взглядов косыхгоряча, как укол,сбивается русский язык,бормоча в протокол.А безвестный Гефестглядит, как прошил окрестснежную гладь канвойвологодский конвой.По выходе из тюрьмы,он в деревне леснойв арьергарде зимычинит бочки веснойи в овале бадьивидит лицо судьиСавельевой и тайкомв лоб стучит молотком.июль 1964

Настеньке Томашевской в Крым

Пусть август – месяц ласточек и крыш,подверженный привычке стародавней,разбрасывает в Пулкове камыши грохает распахнутою ставней.Придет пора, и все мои следыисчезнут, как развалины Атланты.И сколько ни взрослей и ни глядина толпы, на холмы, на фолианты,но чувства наши прячутся не там(как будто мы работали в перчатках),и сыщикам, бегущим по пятам,они не оставляют отпечатков,Поэтому для сердца твоего,собравшего разрозненные звенья,по-моему, на свете ничегоне будет извинительней забвенья.Но раз в году ты вспомнишь обо мне,березой, а не вереском согрета,на Севере родном, когда в окнебушует ветер на исходе лета.август 1964

* * *

Смотритель лесов, болот,новый инспектор туч(без права смотреть вперед)инспектирует лучсолнца в вечерний час,не закрывая глаз.Тает последний снопвыше крыш набекрень.Стрелочник сонных троп,бакенщик деревеньстоит на пыльной рекес коромыслом в руке.август 1964

Псковский реестр

для М. Б.

Не спутать бы азарти страсть (не дай нам,Господь). Припомни март,семейство Найман.Припомни Псков, гусейи, вполнакала,фонарики, музей,«Мытье» Шагала.Уколы на бегу(не шпилькой – пикой!).Сто маковок в снегу,на льду Великойкатанье, говоряпо правде, сдуру,сугробы, снегири,температуру.Еще – объятий плен,от жара смелый,и вязаный твой шлемиз шерсти белой.И черного коня,и взгляд, печальюсокрытый – от меня -как плечи – шалью.Кусты и пустыри,деревья, кроны,холмы, монастыри,кресты, вороны.И фрески те (в пыли),где, молвить строго,от Бога, от землиравно немного.Мгновенье – и прерву,еще лишь горстка:припомни синевуснегов Изборска,где разум мой парил,как некий облак,и времени дарилмой «Фэд» [34] наш облик.О синева бойниц(глазниц)! Домашнийбарраж крикливых птицнад каждой башней,и дальше (оборви!)простор с разбега.И колыбель любви– белее снега!Припоминай и впредь(хотя в разлукеуже не разглядеть:а кто там в люльке)те кручи и поля,такси в равнине,бифштексы, шницеля,долги поныне.Умей же по полям,по стрелкам, верстами даже по рублям(почти по звездам!),по формам без душисо всем искусствомКолумба (о спеши!)вернуться к чувствам.Ведь в том и суть примет(хотя бы в призмеразлук): любой предмет– свидетель жизни.Пространство и года(мгновений груда),ответы на «когда»,«куда», «откуда».Впустив тебя в музей(зеркальных зальцев),пусть отпечаток сейи вправду пальцев,чуть отрезвит тебя -придет на помощьотдавшей вдруг себяна миг, на полночьсомнениям во властьи укоризне,когда печется страстьо долгой жизнина некой высоте,как звук в концерте,забыв о долготе,–

о сроках смерти!И нежности приюти грусти вестник,нарушивши уют,любви ровесник -с пушинкой над губойстихотвореньепусть радует собойхотя бы зренье.лето 1964 (1965?)

34

«Фэд» – «Феликс Эдмундович Дзержинский», популярный в СССР фотоаппарат, производившийся с 1930-х годов в Харькове. – С. В.

* * *

А. Буров – тракторист – и я,сельскохозяйственный рабочий Бродский,мы сеяли озимые – шесть га.Я созерцал лесистые краяи небо с реактивною полоской,и мой сапог касался рычага.Топорщилось зерно под бороной,и двигатель окрестность оглашал.Пилот меж туч закручивал свой почерк.Лицом в поля, к движению спиной,я сеялку собою украшал,припудренный землицею как Моцарт.август – сентябрь 1964

Румянцевой победам

Прядет кудель под потолкомдымок ночлежный.Я вспоминаю под хмелькомВаш образ нежный,как Вы бродили меж ветвей,стройней пастушек,вдвоем с возлюбленной моейна фоне пушек.Под жерла гаубиц морских,под Ваши взглядымои волнения и стихпопасть бы рады.И дел-то всех: коня да плетьи ногу в стремя.Тем, первым, версты одолеть,последним – время.Сойдемся на брегах Невы,а нет – Сухоны.С улыбкою воззритесь Вына мисс с иконы.Вообразив Вас за сестру(по крайней мере),целуя Вас, не разберу,где Вы, где Мэри.Но Ваш арапский конь как разв полях известных.И я – достаточно увязв болотах местных.Хотя б за то, что говорю(Господь с словами),всем сердцем Вас благодарю– спасенным Вами.Прозрачный перекинув мост(упрусь в колонну),пяток пятиконечных звездпо небосклонуплетется ночью через Русь– пусть к Вашим милымустам переберется грустьпо сим светилам.На четверть – сумеречный хлад,на треть – упрямство,наполовину – циферблат,и весь – пространство,клянусь воздать Вам без затей(в размерах властинад сердцем) разностью частей -и суммой страсти!Простите ж, если что не так(без сцен, стенаний).Благословил меня коньякна риск признаний.Вы все претензии – к нему.Нехватка хлеба,и я зажевываю тьму.Храни Вас небо.август – сентябрь 1964

Сонет

М. Б.

Прислушиваясь к грозным голосам,стихи мои, отстав при переправеза Иордан, блуждают по лесам,оторваны от памяти и яви.Их звуки застревают (как я сам)на полпути к погибели и славе(в моей груди), отныне уж не вправекак прежде доверяться чудесам.Но как-то глуховато, свысока,тебя, ты слышишь, каждая строкаблагодарит за то, что не погибла,за то, что сны, обстав тебя стеной,теперь бушуют за моей спинойи поглощают конницу Египта.август – сентябрь 1964, Норенская

* * *

М. Б.

Деревья в моем окне, в деревянном окне,деревню после дождя вдвойнеокружают посредством лужкараулом усиленным мертвых душ.Нет под ними земли – но листва в небесах,и свое отраженье в твоих глазах,приготовившись мысленно к дележу,я, как новый Чичиков, нахожу.Мой перевернутый лес, воздавая вполнедолжное мне, вовне шарит рукой на дне.Лодка, плывущая посуху, подскакивает на волне.В деревянном окне деревьев больше вдвойне.26 октября 1964, Норенская

* * *

М. Б.

Тебе, когда мой голос отзвучитнастолько, что ни отклика, ни эха,а в памяти – улыбку заключитзатянутая воздухом прореха,и жизнь моя за скобки век, бровейнавеки отодвинется, пространствозрачку расчистив так, что он, ей-ей,уже простит (не верность, а упрямство),– случайный, сонный взгляд на циферблатнапомнит нечто, тикавшее в ладневесть чему, сбивавшее тебяс привычных мыслей, с хитрости, с печали,куда-то торопясь и торопянастолько, что порой ночамихотелось вдруг его остановитьи тут же – переполненное кровью,спешившее, по-твоему, любить,сравнить – его любовь с твоей любовью.И выдаст вдруг тогда дрожанье век,что было не с чем сверить этот бег, -как твой брегет – а вдруг и он не прочьспешить? И вот он в полночь брякнет...Но темнота тебе в окошко звякнети подтвердит, что это вправду ночь.29 октября 1964