Собрание сочинений

Бродский Иосиф Александрович

Отрывок

В ганзейской гостинице «Якорь»,где мухи садятся на сахар,где боком в канале глубокомэсминцы плывут мимо окон,я сиживал в обществе кружки,глазея на мачты и пушкии совесть свою от укораспасая бутылкой Кагора.Музыка гремела на танцах,солдаты всходили на транспорт,сгибая суконные бедра.Маяк им подмигивал бодро.И часто до боли в затылкео сходстве его и бутылкия думал, лишенный режимомзнакомства с его содержимым.В восточную Пруссию въехав,твой образ, в приспущенных веках,из наших балтических топейя ввез контрабандой, как опий.И вечером,

с миной печальной,спускался я к стенке причальнойв компании мыслей проворных,и ты выступала на волнах...май 1964

* * *

Твой локон не свивается в кольцо,и пальца для него не подобратьв стремлении очерчивать лицо,как ранее очерчивала прядь,в надежде, что нарвался на растяп,чьим помыслам стараясь угодить,хрусталик на уменьшенный масштабвниманья не успеет обратить.Со всей неумолимостью тоски,с действительностью грустной на ножах,подобье подбородка и вискибольшим и указательным зажав,я быстро погружаюсь в глубину,особенно устами, как фрегат,идущий неожиданно ко днув наперстке, чтоб не плавать наугад.По горло или все-таки по грудь,хрусталик погружается во тьму.Но дальше переносицы нырнутьеще не удавалось никому.Какой бы не почувствовал рывокнадежды, но (подальше от беды)всегда серо-зеленый поплавоквыскакивает к небу из воды.Ведь каждый, кто в изгнаньи тосковал,рад муку, чем придется, утолитьи первый подвернувшийся оваллюбимыми чертами заселить.И то уже удваивает пыл,что в локонах покинутых слилисьто место, где их Бог остановил,с тем краешком, где ножницы прошлись.Ирония на почве естества,надежда в ироническом ключе,колеблема разлукой, как листва,как бабочка (не так ли?) на плече:живое или мертвое, оно,хоть собственными пальцами творим, -связующее легкое звеномеж образом и призраком твоим.май 1964

В распутицу

Дорогу развезлокак реку.Я погрузил веслов телегу,спасательный овалнамасливна всякий случай. Сталзапаслив.Дорога как река,зараза.Мережей рыбака -тень вяза.Коню не до ухипод носом.Тем более, хи-хи,колесам.Не то, чтобы весна,но вроде.Разброд и кривизна.В разбродедеревни – все подрядхромая.Лишь полный скуки взгляд -прямая.Кустарники скребутпо борту.Спасательный хомут -на морду.Над яблоней моей,над серой,восьмерка журавлей -на Север.Воззри сюда, о друг -потомок:во всеоружьи дуг,постромок,и двадцати пятиот роду,пою на полпутив природу.весна 1964

* * *

К семейному альбому прикоснисьдвижением, похищенным (беда!)у ласточки, нырнувшей за карниз,похитившей твой локон для гнезда.А здесь еще, смотри, заметеныметелью придорожные холмы.Дом тучами придавлен до земли,березы без ума от бахромы.Ни ласточек, ни галок, ни сорок.И тут кому-то явно не до них.Мальчишка, атакующий сугроб,беснуется – в отсутствие родных.16 июня 1964

С грустью и с нежностью

А. Горбунову

На ужин вновь была лапша, и ты,Мицкевич, отодвинув миску,сказал, что обойдешься без еды.Поэтому и я, без рискумедбрату показаться бунтарем,последовал чуть позже за тобоюв уборную, где пробыл до отбоя."Февраль всегда идет за январем,а дальше – март". – Обрывки разговора,сверканье кафеля, фарфора;вода звенела хрусталем.Мицкевич лег, в оранжевый волчокуставив свой невидящий зрачок.А может, там судьба ему видна...Бабанов в коридор медбрата вызвал.Я замер возле темного окна,и за спиною грохал телевизор.«Смотри-ка, Горбунов, какой там хвост!»«А глаз какой!» – "А видишь тот наростнад плавником?" – «Похоже на нарыв».Так в феврале мы, рты раскрыв,таращились в окно на звездных Рыб,сдвигая лысоватые затылки,в том месте, где мокрота на полу.Где рыбу подают порой к столу,но к рыбе не дают ножа и вилки.16 июня 1964

* * *

Дни бегут надо мной,словно тучи над лесом,у него за спинойсбившись стадом белесым.И, застыв над ручьем,без мычанья и звона,налегают плечомна ограду загона.Горизонт на бугрене проронит о бегстве ни слова.И порой на заре -ни клочка от былого.Предъявляя транзит,только вечер вчерашнийторопливо скользитнад скворешней, над пашней.июнь 1964

* * *

Дом тучами придавлен до земли,охлестнут, как удавкою, дорогой,сливающейся с облаком вдали,пустой, без червоточины двуногой.И ветер, ухватившись за концы,бушует в наступлении весеннем,испуганному блеянью овцывнимая с нескрываемым весельем.И вороны кричат, как упыри,сочувствуя и радуясь невзгодедвуногого, но все-таки внутриникто не говорит о непогоде.Уж в том у обитателя залогс упреком не обрушиться на Бога,что некому вступать тут в диалоги спятить не успел для монолога.Стихи его то глуше, то звончей,то с карканьем сливаются вороньим.Так рощу разрезающий ручейбормочет все сильней о постороннем.июнь 1964

* * *

Не знает небесный снаряд,пронзающий сферы подряд(как пуля пронзает грудь),куда устремляет путь:спешит ли он в Эмпирейиль это бездна, скорей.К чему здесь расчет угла,поскольку земля кругла.Вот так же посмертный напев,в пространствах земных преуспев,меж туч гудит на лету,пронзая свою слепоту.июнь 1964

Сонетик

Маленькая моя, я грущу(а ты в песке скок-поскок).Как звездочку тебя ищу:разлука как телескоп.Быть может, с того концазаглянешь (как Левенгук),не разглядишь лица,но услышишь: стук-стук.Это в медвежьем углупо воздуху (по стеклу)царапаются кусты,и постукивает во тьмусердце, где проживаешь ты,помимо жизни в Крыму.июнь 1964

* * *

М. Б.

Как тюремный засовразрешается звоном от бремени,от калмыцких усовнад улыбкой прошедшего времени,так в ночной темноте,обнажая надежды беззубие,по версте, по верстеотступает любовь от безумия.И разинутый ротдо ушей раздвигая беспамятством,как садок для щедротвременным и пространственным пьяницам,что в горящем домуухитряясь дрожать под заплатамии уставясь во тьму,заедают версту циферблатами, -боль разлуки с тобойвытесняет действительность равнуюне печальной судьбой,а простой Архимедовой правдою.Через гордый язык,хоронясь от законности с тщанием,от сердечных музыкпробираются память с молчаниемв мой последний пенат– то ль слезинка, то ль веточка вербная, -и тебе не понять,да и мне не расслышать, наверное,то ли вправду звенит тишина,как на Стиксе уключина.То ли песня навзрыд сложенаи посмертно заучена.июнь – июль 1964