Собрание сочиненийв 10 томах. Том 2
Шрифт:
— Как я раньше называл тебя мошенником, так и теперь скажу, что ты мошенник, со всеми твоими россказнями. Вот она, твоя летучая мышь, приносящая вести, она все время пряталась под твоей крышей. — И я указал на Иссикора. — Запутали меня, заставили дать обещание отправиться в это дурацкое путешествие, и теперь, так как я не могу отступиться от слова, мне приходится ехать.
— Ты дал слово, Макумазан? — наивно спросил Зикали. Ты говорил со Светом-Во-Мраке по-голландски — так что ни я, ни этот человек не поняли твоих слов. Но по благородству сердца твоего ты нам объяснил их, и мы, конечно, знаем, как это знает каждый, что твое слово значит больше, чем все письменные обязательства всех белых людей, вместе взятых, и что только смерть или болезнь могут теперь удержать тебя от поездки с Иссикором на его родину. Охо-хо. Все идет, как я хотел — по причинам, которыми я не стану докучать тебе, Макумазан.
Тут я понял, что вдвойне одурачен — и Хансом, и старым знахарем. По правде сказать, я совсем позабыл, что Зикали не понимает по-голландски. Но, во всяком случае, карлик знал человеческую натуру и умел читать мысли, так как он продолжал:
— Не кипятись, как прикрытый камнем горшок, Макумазан, из-за того, что немощная твоя нога поскользнулась и ты открыто повторил на одном языке сказанное тайно на другом — и таким образом дал обещание нам обоим. Все равно, Макумазан, обещание ты дал, и твое белое сердце не позволило бы взять его назад — именно потому не позволило бы, что мы не поняли его. Нет, это великое белое сердце поднялось бы и стало бы тебе поперек горла. Итак, вынь горящие головни из-под кипящего котла твоего гнева и отправляйся в путь, как ты обещал. Ты увидишь чудесные вещи, совершишь чудесные подвиги и вырвешь невинность из рук злых богов или людей.
— Да, и обожгу пальцы, загребая для тебя жар, Зикали, — фыркнул я.
— Может быть, Макумазан, может быть, ибо как же иначе заварил бы я всю эту кашу? Но что тебе до моей каши, Макумазан, Белый Вождь, жаждущий истины, как жаждет вражеского сердца брошенное копье? Ты откроешь новые истины, Макумазан, и не беда, если копье слегка окрасится красным, проникнув в сердце вещей. Его можно очистить, Макумазан, а ты окажешь еще одну услугу своему старому Другу» мошеннику Зикали.
Тут Аллан взглянул на часы и остановился.
— А вы знаете, который час? — сказал он. — Двадцать минут второго, клянусь головой Чаки. Если вам, друзья мои, хочется закончить рассказ сегодня же, досказывайте сами, по собственному вкусу. С меня довольно, а то завтра на охоте я и в стог сена не попаду.
Глава VI. Черная река
На следующий вечер, в приятной усталости после целого дня охоты и превосходного обеда, мы четверо, то есть Куртис, Гуд, я (издатель этих записок) и старый Аллан, собрались у камина в его уютной берлоге. — А теперь, Аллан, — сказал я, — продолжайте ваш рассказ.
— Какой рассказ? — спросил Квотермейн, притворяясь, что забыл. Его всегда было трудно раскачать, когда дело касалось его личных воспоминаний.
— О человеке-обезьяне и аполлоноподобном незнакомце, — ответил Гуд. — Они мне снились всю ночь: я спас даму — смуглую красавицу в голубом — и только приготовился получить в награду заслуженный поцелуй, как она закапризничала и превратилась в камень.
— Так ей и следовало поступить относительно вас, если она не дура, — сердито перебил Аллан и прибавил: — Это вы из-за сна стреляли сегодня еще хуже, чем всегда? Я заметил, что вы промахнулись по восьми фазанам подряд.
— А я видел, как вы подстрелили восемнадцать подряд, — бойко возразил Гуд, — так что общий итог не пострадал. Итак, приступайте к вашей романтической повести. Вечерком, после изрядной дозы грубой повседневной действительности, я люблю немного романтики в образе немыслимого фазана.
— Романтика! — вознегодовал Аллан. — Это я романтик? Пожалуйста, не судите обо мне по себе самому, Гуд.
Тут вмешался я, умоляя Аллана не тратить время на споры с Гудом, который недостоин его внимания. Наконец старик смилостивился и начал:
— Мне придется поторопиться, чтобы поскорее покончить с этим занятием, которое сушит мне глотку (я долго жил в одиночестве и не привык говорить, как политик) и заставляет выпивать лишнее» Вы тоже все торопитесь, в особенности Гуд, которому хочется поскорее добраться до конца рассказа, чтобы высказать, как поступил бы он на моем месте, а вы, мой друг, завтра утром уезжаете и вам нужно упаковаться перед отходом ко сну. Поэтому я многое буду пропускать — пропущу, например, всю нашу поездку, хоть это было интереснейшее путешествие, и начну рассказ с нашего благополучного прибытия к первой горной цепи, за которой, по словам Зикали, начиналась пустыня. Здесь нам следовало оставить фургон, так как невозможно было переправляться на волах через горы и пески.
К счастью, мы смогли это сделать в мирном поселке, очаровательно расположенном около воды. Я оставил свой фургон на попечение Мавуна и Индуки, которым вполне доверял, и посулил местному вождю хороший подарок, если по возвращении мы найдем все в целости.
Тот обещал сделать все, что от него зависит, но печально прибавил, что если мы отправляемся в страну Хоу-Хоу, то никогда не вернемся, потому что это земля бесов. И он спросил, как в этом случае поступить с моим добром. Я ответил, что приказал моим зулусам, в случае если я не вернусь через год, отправляться обратно — туда, откуда мы приехали, — и огласить, что я погиб, но что ему, мол, нечего опасаться, так как я великий волшебник и знаю, что вернусь задолго до назначенного срока.
Он пожал плечами, с сомнением глядя на Иссикора, и на этом беседа кончилась. Все-таки мне удалось уговорить его дать нам трех человек в качестве проводников и водоносов, при условии, что мы их отпустим, как только завидим вдали болото. Ничто не могло бы их заставить подойти ближе к стране Хоу-Хоу.
Итак, в положенное время мы тронулись в путь, оставив Мавуна и Индуку почти в слезах, ибо мрачные предчувствия вождя заразили их, и они уже не надеялись увидеться с нами вновь. О Хансе, правда, они не пожалели бы, потому что ненавидели его так же, как он ненавидел их, но меня они по-своему любили.
Поклажа наша была тяжела: ружья (я взял двуствольный «экспресс»), кое-какие лекарства, одеяла, несколько смен белья для меня, пара револьверов и всевозможная посуда для воды. Захватили мы также табак, спички, свечу и связку сушеных кореньев — на случай, если не встретим дичи. Как будто бы немного, но еще не добравшись до пустыни, я готов был половину бросить. Не знаю, как бы мы перевалили со всем этим через горы, не будь с нами наших троих водоносов.
Подъем и переход через гребень горы отнял у нас двенадцать часов. Мы остановились здесь на ночь, а на следующий день спуск занял еще шесть часов. У подножия гор росли тощая трава и редкий кустарник, постепенно исчезавшие, по мере того как голая равнина переходила в настоящую пустыню. Последний наш привал у воды пришелся на вторую ночь; наутро, наполнив все свои сосуды, мы вступили в область бесплодных песков.