Собрание Стихотворений

Соловьев Сергей Михайлович

Я помню пляску нимфы Диркейских струй О, Айседора, рощ Эриманфских цвет! В покрове из цветов весенних Ты устремлялась к родному солнцу! То резвым фавном, ствол приложив к губам, Топтала стебли диких, лесных цветов; То, наклоняясь к белой влаге, Изнемогала в истоме сладкой. То, позабывши шелест родных дубрав, Хитоном красным нежную скрывши грудь, Сменяла ты напев свирельный Новыми гимнами арф небесных. Ты заменяла родины злачный луг Садами кринов и золотых плодов, И полевые розы Мосха Райскою лилией Фра Беато.

В заглавии своего первого поэтического сборника, вышедшего в 1907 г., Соловьев обозначил духовную антитезу одновременное

двойное стремление. Как резюмирует М Л. Гаспаров, «…языческие цветы и христианский ладан сосуществовали в ней, не смешиваясь, а строго распределяясь по разделам» [260]

За разочарованием в поэзии Блока последовало сильное увлечение Соловьева поэзией и поэтический методом Валерия Брюсова, аполлоническим принципом его творчества и мировоззрения. В Брюсове Соловьев видел «поэта мысли, классика по форме, ученого изыскателя, организатора и практика» [261] .

260

Гаспаров М. Л. Сергей Соловьев. В кн.: Русская поэзия серебряного века. 1890–1917: Антология. М., 1993. С 271.

261

См. процитированный А. Лавровым мемуарный набросок Соловьева Брюсов эпохи Urbi et orbi и Венка (1924): Лавров А. В. «Продолжатель рода» — Сергей Соловьев, цит., с. 10–11.

Именно Брюсов, вместе с Горацием, Ронсаром, Пушкиным, Крыловым, Баратынским и Вяч. Ивановым, указан Соловьевым среди главных образцов своей первой поэтической книги, которую Александр Блок резко определил как «справочная книга для поэтов» [262] , в то время как Андрей Белый, в знак старой дружбы, отозвался о ней положительно и отметил: «образы его — аполлинический сон над бездной» [263] . Суждение особенно интересное, если учесть, что Вячеслав Иванов приписал черты дионисийства поэзии Блока. Так получилось, что Блок и Соловьев оказались выразителями противоположных поэтических начал, что выразилось в конфликте между ними. Разрешение этого конфликта последовало с новым поворотом Блока (в 1910 г.) к религиозно-теургическому символизму, с его «возвращением в дом отчий».

262

См. статью А. Блока О лирике, напечатанную в Золотом руне (1907, № 6).

263

«Перевал». 1907. № 7. С. 58.

Кумир молодого поэта, Валерий Брюсов, заметил, что поэзия Соловьева еще не вышла «за пределы перепевов и подражаний», а Цветы и ладан — «книга, быть может поэта, но еще не книга поэзии, а только книга стихов…» [264] .

Теперь Соловьев не ограничивается воспроизведением позднеромантических и предсимволистских образцов, снискавшим ему в узком дружеском кругу известность наиболее правомерного соловьевца» [265] : в его стихах заметно влияние поэзии Баратынского и Пушкина, философско-эдонической традиции, которую несколько лет спустя в новом кризисном состоянии сам Соловьев определил как «батюшковско-пушкинский волнизм» [266] .

264

Рецензия Брюсова напечатана в «Весах» (1907, № 5). Брюсов отметил также небезупречность формальной стороны поэтической книги Соловьева.

265

Вишневецкий И. Живые и «блистательная тень»: Трансформация образа Италии в поздней поэзии Сергея Соловьева. В кн.: Русско-итальянский архив. Trento, 1997. С. 357–358.

266

В письме к А. К. Виноградову от 11 мая 1912. См.: Вишневецкий И., цит., с. 345.

Другой поэт-неоклассик, Борис Садовской, отметил, что Соловьев «должен быть причислен к числу виднейших представителей нео-пушкинской школы» [267] ; аналогичное мнение выразил позже Сергей Дурылин: «прекрасная ясность стала действительным достоинством его поэзии, ревность по строгой форме всегда была ему присуща» [268] . Данный подход вернее передает весь смысл и значение поэтического творчества Соловьева, который в новой книге сказок и поэм Crurifragium (1908) счел нужным детально ответить на критику Александра Блока и любимого мэтра символизма, Валерия Брюсова.

267

«Русская мысль». 1907. № 6. Отд. III. С. 107.

268

Дурылин С. Луг и цветник: О поэзии Сергея Соловьева. «Труды и дни», 1914, тетрадь 7, с. 152.

Второй сборник стихов Соловьева, Апрель, посвященный Андрею Белому, вышел в 1910 г. и тоже был холодно встречен В. Брюсовым, который, среди прочего, отметил: «Он всё еще не нашел ни своего стиха, ни своего круга наблюдений, ни, главное, своего отношения к миру. У молодого поэта по-прежнему нет определенного миросозерцания, осмысливающего отдельные впечатления и объединяющего разнородные переживания» [269] .

Диалог-полемика продолжалась дальше. Соловьев напечатал третью книгу стихов, Цветник царевны (1913), где опять решил ответить Брюсову. И эта книга, как и предыдущая, свидетельствовала о напряженном поиске новых форм и тем, но «основы поэтики Сергея Соловьева» оставались «по-прежнему внутренно конфликтными и неустоявшимися» [270] .

269

Рецензия

вышла в «Русской мысли» (1910, № 10).

270

Вишневецкий И., цит., с. 358.

На этот раз Соловьеву ответил не Брюсов, а другой критик, В. Шмидт, который, улавливая давние критические замечания Брюсова, так определил поэзию Соловьева: «В лучшем случае, ему удается недурно сделать стихотворение под того или иного поэта, т. е. передать своими стихами чужое “отношение к миру”. Но как только он покидает заимствованный канон и пытается настроить лиру на свой собственный лад — муза его беспомощно опускает руки» [271] .

Вообще поэзию Соловьева критики объявляли «безжизненной амальгамой чужих мыслей, чужих изобретений» [272] ; в ней разочаровался Гумилев, который определил стихи Соловьева как «то упражнения на исторические и мифологические темы, то неловкое наивничанье “под” старых поэтов» [273] .

271

«Русская мысль». 1913. № 10. Отд. IV. С. 367.

272

«Современный мир». 1910. № 6. Отд. II. С. 103.

273

Гумилев Н. С.Письма о русской поэзии. М., 1990. С. 167.

Точное определение его первых поэтических книг предложил М. Л. Гаспаров, который писал: «Книги Соловьева читаются как антологии. Как Жуковский, только менее умело, он складывал свой художественный мир из чужих миров — у Жуковского переводных, у Соловьева подражаемых» [274] .

Итак, первые четыре книги Соловьева представляют собой сложное и противоречивое собрание поэтических испытаний и переосмыслений, которые живо вписаны в болезненное развитие биографии поэта. Если кратковременная идеализация крестьянско-народного мира обернулась любовью к девушке из народа (ситуация послужила Андрею Белому прообразом для сюжета Серебряного голубя [275] ), безответная влюбленность в будущую актрису Софью Гиацинтову довела поэта до психического расстройства и до попытки самоубийства 31 октября 1911 г.

274

Гаспаров М. Л. Стих начала XX в.: строфическая традиция и эксперимент В кн.:Связь времен: Проблемы преемственности в русской литературе конца XIX — начала XX в. М, 1992. С. 351.

275

Об этом см.: Лавров А. В. Дарьяльский и Сергей Соловьев. О биографическом подтексте в «Серебряном голубе» Андрея Белого. В кн.:Лавров А. В.Андрей Белый. Разыскания и этюды. М., 2007. С. 105–129.

Новый этап в творчестве Соловьева связан с новой фазой биографии поэта. Осенью 1912 г. поэт обвенчался с Татьяной Тургеневой (младшей сестрой Аси Тургеневой) и вместе с женой отправился в Италию.

Надо отметить, что Италия сыграла значимую роль в истории семьи Соловьева. Мать поэта, Ольга Коваленская, в 1879 г. училась живописи у художника флорентийской художественной Академии, для нее, по свидетельству сына, Италия стала «второй родиной». Сам Соловьев провел с семьей в Италии зиму 1890–1891 гг., побывав в Сорренто, Риме, Флоренции и Бордитере [276] . Неудивительно, что путешествие по Италии, с которым связана многогранная и художественно зрелая поэма Италия (1914), стало поводом для полной переоценки ценностей и для внутреннего переосмысления своего искусства и его идейных основ, что и отразилось в оценке поэта своих предыдущих сочинений. Поэма Италия, написанная большей частью онегинской строфой, оказалась высшим результатом стремления Соловьева к «обретению концептуального поэтического единства». В ней реализовались его требования формальной точности и стихотворного разнообразия и, одновременно, динамика переосмысления его религиозных я философских убеждений. Поэтическое путешествие по Италии стало также стимулом для глубокого размышления о красоте я святости, о собственной жизни и о судьбах своей семьи:

276

Вишневецкий И., цит., с. 342–343.

Страна цветов! в мечтах влюбленных Храню я, как заветный клад, Твоих фиалок благовонных Чуть слышный, легкий аромат; Златовоздушные мимозы, Вдоль стен виющиеся розы И рощи пальм по склонам гор. Их каждый год сечет топор В священный дар, на праздник Рима. Олива, искривись от мук, Простерла узловатый сук, В листве из голубого дыма. В ее тени ронял Христос Росу окровавленных слез. Здесь мой отец мечтой упорной. Забыв о настоящем зле, От жизненной юдоли черной Летел к своей святой земле. И пели пальмы и маслины Ему о рае Палестины И трогали его до слез. Не чаял он грядущих гроз И брату слал привет любовный На север, в темную Москву… А тот, во сне и наяву Горел идеею церковной, За что его равно бранил Безбожник и славянофил.