Сочинения (редкие)
Шрифт:
Е. С. Гаршиной
20 февраля 1884 г. Петербург
Мы живем ужасно смирно: очень мало кого видим; по понедельникам к нам приходят 3–5 человек, а в том числе Вера и Варя Золотиловы; сами мы почти не выходим по вечерам. Если бы можно было, и на службу не ходил бы, а запрятался бы где-нибудь в деревне, где людей поменьше, не получал бы даже газет, читал бы себе старые книги. Право мама, кругом все так непрезентабельно, что просто на свет не глядел бы.
Салтыков просил меня через Абрамова* приготовить «что-нибудь» к 10 марта. Срок короткий,
Е. С. Гаршиной
21 апреля 1884 г. Петербург
Дорогая мама! Пишу вам коротенькое письмо, чтобы послать деньги и чтобы вы не подумали чего-нибудь обо мне по поводу закрытия «О. 3.». Вероятно, вы уже знаете об этом из «Правительственного Вестника». «Два сотрудника» — должно быть, Протопопов и Эртель (последний бедный только и успел поместить одну вещицу). Куда денутся несчастные Скабичевский, Плещеев, Абрамов, конторщики, типография?..*
Мне очень горько: я не могу сказать, чтобы я вполне принадлежал душой к «Отечественным запискам», но все-таки, будто любимый человек умер. Как-то дико будет теперь видеть свои рассказы не под привычной желтой обложкой…
Е. С. Гаршиной
29 апреля 1884 г. Петербург
В понедельник я ходил в редакцию «О. 3.» — в последний раз! Точно хоронили мертвеца. Не расходились долго, хотя и разговоров никаких не было, а просто как-то не хотелось уходить. Странное совпадение: как раз в это время на Преображенской площади училась артиллерия, два орудия, и во время учения все целили прямо в окна. Точно нарочно!
Салтыков на вид ничего, даже не особенно раздражителен, только потемнел как-то (цветом лица). Все прочие крепятся, но видно, что у всех кошки на сердце.
Еще до падения «О. 3.» являлся ко мне Вольф (Александр Маврикиевич) — директор высочайше утвержденного товарищества М. О. Вольф и Ко, — так написано на его огромной карточке. С осени будет издавать журнал — приглашал писать и, несмотря на все мои отказы, приставал с полчаса. «У нас, говорит, уже есть верных 3 000 подписчиков». Что это означает — не знаю. Обязательные, что ли? Я сказал ему, что обещать теперь ничего не могу, пишу мало, а до осени времени много.
Писал ли я вам, что и Станюкович уже в крепости?..*
Е. С. Гаршиной
30 июля 1884 г. Петербург
На прошлой неделе, в воскресенье, я ездил на Сиверскую станцию с специальной целью посетить Михаила Евграфовича. Он принял меня очень хорошо и ласково и, казалось, был очень рад, что я приехал. (Мы были у него вместе с Плещеевым, который живет тоже на Сиверской и за которым я зашел). Он довольно бодр, но не пишет, кажется, нечего; по крайней мере говорит, что с закрытием «О. 3.» пропало желание работать*.
Вот уже несколько дней, как я хожу к Репину и позирую ему. Портрет выходит, кажется, очень хороший, из лучших репинских портретов…*
В. М. Латкину
10 августа 1884 г. Петербург
Очень я сошелся с Репиным. Как человек он
Ты спрашиваешь, что я пишу. Приступаю только к написанию той самой старинной штуки о художнике, его аманте и злодее-убийце, которую ты, помнится, одобрял. Выйдет что-то листа в четыре, а может быть и больше — по моим привычкам вещь огромная, над которой прийдется сидеть месяца 2–3. Нет, я не настоящий писатель! Все пишется так медленно, туго, да еще хорошо, если пишется, а то ведь со времени сказки о жабе я не написал двух страниц.
В. М. Латкину
20 февраля 1885 г. Петербург
Драму я, конечно, бросил. Я думаю, что если бы я работал один, то из нее вышло бы что-нибудь путное, но с Демчинским*, который все это затеял, вдвоем, конечно, работать нельзя… Кажется, что я сдам все Д. и откажусь от всяких прав на сие двухгениальное творение
В «Русской Мысли» напечатана первая половина рассказа «Надежда Николаевна»… Напиши мне откровенно, что это такое. Сам я рассказом недоволен. Знаю, что будут ругать меня жестоко, и не за те недостатки, которые вижу я, а за вещи посторонние: за отсутствие политики, за занятие любвями и ревностями в наше время, когда… и пр.
Ездил в Москву; повидаться с Львом Николаевичем Толстым не удалось. Толстой уехал в деревню…
Я чувствую настоятельную потребность говорить с ним. Мне кажется, что у меня есть сказать ему кое-что. Его последняя вещь ужасна. Страшно и жалко становится человека, который до всего доходит «собственным умом»*…
Как мне жалко, что тебя здесь нет! Приехал П. и говорит, что ты везде споришь об искусстве, всегда ставишь русское так высоко, как истинный «сын отечества». В каком бы восторге был ты теперь, увидев «Ивана Грозного» Репина. Да, такой картины у нас еще не было, ни у Репина, ни у кого другого — и я желал бы осмотреть все европейские галереи для того только, чтобы сказать то же и про Европу… Представь себе Грозного, с которого соскочил царь, соскочил Грозный, тиран, владыка, — ничего этого нет; перед тобой только выбитый из седла зверь, который под влиянием страшного удара в минуту стал человеком. Я рад, что живу, когда живет Илья Ефимович Репин. У меня нет похвалы для этой картины, которая была бы ее достойна…
В. М. Латкину
13–25 марта 1885 г. Петербург
Я мечтаю часто (и даже не мечтаю, а думаю) через год-два уйти отсюда в провинцию. Если можно будет где-нибудь пристроиться земским секретарем, то это было бы весьма и весьма превосходно. Не скажу, чтобы я тяготился своим секретарством: нет, работа не тяжелая, часто очень интересная. То техника, то юридические вопросы; во всем этом многому поучаешься, конечно, не как техник и юрист, а как человек и маратель бумаги. Но хочется уйти в деревню; измочаливает понемногу петербургская жизнь. Да и просто пора переменить декорации. Кроме того, что будет здесь делать Надя? Тут в Питере около 150 женщин-врачей, ибо они по большей части стремятся остаться здесь, что представляет, по-моему, даже некоторое извращение идеи женских курсов. Рано или поздно, мы уедем в глушь, не порвав связи с Питером, без которого все-таки жить невозможно.