Сочинения в 3 томах. Том 3: Остров Тридцати Гробов. Графиня Калиостро. Необычайные приключения Арсена Люпена
Шрифт:
Рауль испытывал тайное сочувствие к прекрасной незнакомке. Как бы он хотел, чтобы она одержала победу над ними, перехитрила этих нормандских господ! Но барон д'Этиг не выпускал добычу из когтей. Устремив на нее тяжелый взор, он вновь спросил:
— Вы ничего не знаете об этом преступлении, не так ли?
Она нахмурила брови, изобразив на какое-то мгновение досаду, но снова промолчала.
— Итак, вы, наверное, не были знакомы с Боманьяном, как и двумя другими вашими жертвами? — У барона был вид следователя, только и ждущего удобный момент, чтобы поймать обвиняемого на какой-нибудь оговорке или неосторожно вырвавшейся
Она не отвечала, но в ее равнодушной, чуть насмешливой улыбке появилось что-то беспокойное. Как зверь, попавший в засаду, она оглядывалась по сторонам, пристально посмотрела на Годфруа д'Этига, потом повернулась к Ла Вопальеру и де Бенто. Взор ее упал на Боманьяна — и она вскрикнула, тело ее в удивлении и отчаянии содрогнулось, словно перед нею возник призрак. Непроизвольным жестом она как будто хотела прогнать, оттолкнуть ужасное видение.
— Боманьян, Боманьян, — едва слышно вырвалось у графини.
Быть может, она собиралась во всем признаться? Покаяться во всем? Боманьян напряженно ждал, кулаки его судорожно сжались, вены на лбу вздулись, худое лицо искривилось в гримасе.
Казалось, он победил, и молодая женщина полностью подпала под его власть. Но нет, тщетная надежда! Она быстро пришла в себя, вновь приняла гордую осанку, и с каждой секундой к ней возвращалось обычное самообладание, а на губах заиграла улыбка. Наконец она произнесла так уверенно и рассудительно, что трудно было не поверить ее словам:
— Вы напугали меня, Боманьян, ведь в газетах я читала о вашей смерти. Но зачем ваши друзья желали меня обмануть?
Рауль понял, что все происходившее до сих пор не имеет никакого значения. Настоящее сражение только начинается, только сейчас два противника сошлись лицом к лицу. Барон Годфруа вел широкое наступление с флангов — Боманьян нападал яростно, намереваясь добить теряющую силу жертву.
— Ложь! Ложь! — крикнул он. — Все, что связано с вами, — ложь! Вы воплощение низости, предательства, разврата и лицемерия! Все, что есть гнусного и отвратительного в этом мире, скрыто в вашей притворной улыбке. О, эта улыбка! Маска, которую нужно сорвать раскаленными щипцами, чтобы открыть ваш подлинный облик! Ваша улыбка — гибель, вечное проклятье для всякого, кто поддастся ее обольщению… О, как вы ничтожны, презреннейшая из смертных!
То тягостное чувство, которое овладело Раулем в самом начале судилища, он испытывал теперь по отношению к этому человеку, кипящему яростью и изрекающему проклятья с пылом и страстью средневекового монаха. Голос Боманьяна прерывался от ненависти. Казалось, он готов своими руками задушить эту ведьму, чья ангельская улыбка заставляла даже праведников терять голову и обрекала их души на муки ада.
— Успокойтесь, Боманьян, — сказала графиня так кротко и благожелательно, что тот пришел в еще большую ярость.
Все же он попытался овладеть собой, удержать рвущийся из уст поток обличений. Но они сыпались из его задыхающегося рта, и трудно было понять смысл его признаний и обвинений, то произносимых неразборчивым шепотом, то лихорадочно выкрикиваемых. Он исповедовался, порой ударяя себя в грудь, как древний пророк, призывающий всех в свидетели своей правоты и искренности:
— Я первым вступил в смертельное сражение с вами. Это произошло сразу после гибели д'Изноваля. Да, я был уверен, что у меня хватит сил, чтобы победить вас и устоять перед искушением. Уже приобщенный к таинствам
Как и было предусмотрено заранее, мой друг сел рядом с вами и вступил в разговор с вашими соседями. Потом он подозвал меня и предложил принять участие в беседе. Вот когда я подметил в ваших глазах волнение, ведь было названо мое имя, знакомое вам по записям Дени Сент-Эбера. Боманьян… Один из двенадцати, связанных клятвой… один из десяти, оставшихся в живых. До той минуты вы словно дремали или грезили, но тут мгновенно проснулись. Вскоре вы обратились ко мне с каким-то вопросом, потом — с каким-то замечанием. В течение двух часов вы демонстрировали мне все обаяние вашего остроумия, все очарование вашей красоты. Вы взяли с меня обещание на следующий день снова прийти сюда, быть возле вас.
В тот же момент мне следовало бы все бросить и бежать от вас на край света. Но было слишком поздно. Я более не принадлежал себе. Во мне не осталось ни мужества, ни воли, ни осмотрительности — ничего, кроме желания видеть вас опять. Конечно, я прятал это желание за громкими фразами о чувстве долга, уговаривал себя, что необходимо проникнуть в замыслы врага, разоблачить и вырвать у него признания и тому подобное. О, сколько предлогов я нашел! Но от самого себя не скроешь… Я, влюбленный глупец, сразу уверовал в вашу невиновность. Ваша улыбка, сударыня, казалась мне лучшим подтверждением чистоты и непорочности вашей души…
Ни святые воспоминания о Сент-Эбере, ни имя бедного д'Изноваля не охладили мой жалкий разум, не вернули его на путь истины. Дух мой был смущен, я ничего не хотел видеть, ничего не хотел понимать. В этом ослеплении я провел несколько месяцев, вкушая самые низменные из радостей земных и не стыдясь возможного позора и сплетен, не боясь потерять самого себя, свою веру.
Преступление, непростительное для такого человека, как я! Я поистине достоин смерти, ибо впал в чудовищный грех: я предал наше дело, нарушил наш обет молчания, принятый нами во имя великой общей цели. Да, я обязан повиниться перед вами: ЭТА ЖЕНЩИНА ЗНАЕТ СВЯЩЕННУЮ ТАЙНУ НАШЕГО БРАТСТВА!
Ропот негодования пронесся по залу. Боманьян низко опустил голову.
Теперь Раулю стали ясны скрытые пружины драмы, разыгравшейся перед ним, а ее участники предстали в своем истинном облике. Боманьян властвовал над этими грубыми, неотесанными дворянчиками, управлял ими одним движением руки, он был душой этого общества.
От него исходила некая магнетическая сила, под влиянием которой оживали, обретали четкие очертания эти бесцветные, смутные фигуры. Испытывая перед Боманьяном мистический ужас, присутствующие готовы были стать убийцами, чувствуя себя при этом благороднейшими, героическими существами. Да, в Боманьяне было нечто от средневекового инквизитора, в XV веке он, без сомнения, преследовал бы и пытал еретиков. Он стремился властвовать над душами людей и не остановился бы ни перед каким препятствием. Между ним и его целью встала женщина? Что ж, она должна погибнуть! Даже если он любит ее, никто не осмелится его упрекнуть!