Сочинения в двенадцати томах. Том 1

Тарле Евгений Викторович

Что со стороны Вильяма Питта было с самого начала, с посылки либерального вице-короля, определенное желание нарочно возбудить надежды ирландцев, чтобы потом их внезапно обмануть и вызвать бунт, это доказать неопровержимо было бы трудно (хотя некоторые ирландские историки решительно на том настаивают). Но что, отзывая вице-короля, Питт уже знал, на что он идет, в этом тоже сомнения быть не может. Он впоследствии утверждал, что не хотел восстания, и даже сердился на тех, кого обвинял в давнишнем обострении англо-ирландских отношений. Быть может, разгадка лежит в том, что Вильям Питт не желал такого восстания, такой, грозной вспышки, с высадкой французов, с тысячами трупов, с пожарами чуть не во всей стране. Отзывая вице-короля, он рассчитывал вызвать брожение, подавить его без труда и исполнить то, о чем всегда мечтал, т. е. уничтожить дублинский самостоятельный парламент, хотя и протестантский, хотя и англофильский, но все же бывший в его глазах помехой и могший стать когда-нибудь ячейкой формального отделения Ирландии от Англии. Но Питту пришлось испытать все неудобства, неизбежно вытекающие из всякой сложной и имеющей дело с массами политической

провокации. Она была на этот раз хорошо обдумана и поэтому достигла своего конечного результата, но не в человеческих силах предвидеть будущее во всей его конкретности, и поэтому цену за полученный результат пришлось уплатить несколько выше той, какая предполагалась. Вот в каком смысле Питт действительно был прав, говоря впоследствии, что он не желал восстания 1798 г.

Дело в том, что опять враждебная ему сознательная сила вышла и встала на его пути. Эта сила упорно мешала благим для Англии междоусобиям между католиками и пресвитерианами; она же делала небезопасным всякий опыт эмансипации католиков, ибо грозила воспользоваться будущим католическим (т. е., значит, национальным) дублинским парламентом как орудием для достижения сепаративных целей; наконец, косвенно вынудив Питта после краткого колебания (разговора с Граттаном, назначения Фицвильяма) уже прямо выступить на путь провокации мятежа, она же властно вмешалась в дело и страшно его осложнила.

Вольф Тон к великой радости увидел, что никакой эмансипации католиков от английского правительства никто теперь ожидать уже не может. Разом и круто все повернулось лицом к революционерам и спиной к правительству, но это так было сначала больше в мысли, нежели в настроении: говорили, писали, жаловались, что правительство само гонит Ирландию на поле битвы, и все-таки смотрели на Питта, все-таки еще чего-то ждали, не спешили переменить позицию. На почве этого сложного общественного настроения и возникла идея (тотчас же после увольнения вице-короля, в феврале 1795 г.) послать в Лондон депутацию с целью представить английскому правительству всю невозможность предотвратить мятеж при подобных условиях и выразить протест против удаления Фицвильяма. В конце концов решено было только просить о возвращении Фицвильяма от имени «Католического комитета», вполне лояльной организации, которая в эти годы несравненно сдержаннее, чем «Объединенные ирландцы», но все-таки весьма настойчиво требовала эмансипации католиков. Вольф Тон имел прямые сношения с этим комитетом. Одна из опаснейших (для Англии) черт его характера заключалась в умении быть связью, живым мостом между умеренной оппозицией и революционерами, если только он мог ожидать от тех или иных представителей умеренной оппозиции каких-либо демонстративных проявлений их чувств. Комитет предложил ему (протестантская религия его не послужила препятствием) ехать в числе других своих делегатов в Лондон, и Вольф Тон согласился, явно имея в виду интересы своего дела, т. е. желая, чтобы его товарищи по поездке воочию увидели, насколько смешно ожидать чего-нибудь от Вильяма Питта. Вот что писал об этом много лет спустя человек не сочувствующий его взглядам: «Хотя он (Вольф Тон — Е. Т.) был акредитованным секретарем или агентом римского католического комитета и отправлялся в качестве такового в Лондон вместе с другими делегатами, Кигом и Мак-Кормиком, я нашел, что он решительно, с отвращением и страхом не хочет и боится, чтобы католические лидеры не имели каких-либо сношений с Питтом и друзьями Питта, и что он лишь настолько стоит за эмансипацию, насколько это совпадает с его идеями о реформе на основании французских принципов».

Тот же автор пишет, что, по его убеждению, Тон был бы очень недоволен в сущности, если бы правительство на самом деле эмансипировало католиков, ибо «он видел, что это замедлило бы или сделало бы безуспешной большую реформу, которую он имел в виду», т. е. отделение Ирландии и превращение ее в демократическую республику.

В Бельфасте, в доме Самуэля Нильсона, издателя «Северной звезды», у автора этого любопытного мемуара [8] был разговор с Вольфом Тоном, причем автор высказал мысль, что ирландцы могли бы освободиться без какой бы то ни было помощи со стороны Франции. «Если вы действуете, на основании подобного принципа, — возразил Вольф Тон, — то вы можете долго и с достаточным успехом продолжать заниматься своими канатными заводами и парусной мануфактурой, ибо без вторжения (французов — Е. Т.) никогда в Ирландии не будет действительной борьбы». При подобных убеждениях Вольф Тон мог только торжествовать, когда из петиции по поводу отставки Фицвильяма ровно ничего не вышло: Питт являлся в его глазах в данном случае товарищем и союзником в трудном деле — революционизировании мирно настроенных граждан.

8

Написанного специально для Madden’a и напечатанного в вышеназванном его сочинении, 3-я серия, т. I, стр. 130 и сл.

Новый вице-король, лорд Кэмден, прибыл 31 марта 1795 г. При его встрече в Дублине произошли серьезные уличные беспорядки, во встречавших вице-короля сановников бросали камнями, дома начальствующих лиц подверглись нападениям, были вызваны войска, произошли стычки, и 2 человека из толпы были убиты. Надвигалась уже та эпоха приближения революции, когда каждый год чудовищно не похож на своего предшественника, когда каждый месяц несет с собой такие впечатления, каких прежде не было за 10 лет, наконец когда выступает самая характерная (ибо самая объективная) черта революционного периода: господство неожиданностей. Например, этой враждебной новому вице-королю демонстрации никто не подготовлял, никто не обдумывал ее хода и не настраивал ее участников, а она возникла сама собой. Согласно немецкой пословице, «кто сеет ветер, пожинает бурю». Ветер был посеян в Ирландии всеми условиями ее социально-политического быта, а приблизили бурю «Объединенные ирландцы» и английское правительство. Еще буря не наступала, но когда «сами собой» начинали случаться события неожиданно даже для их участников, это стихийное явление, очевидно для всех, было уже не за горами и неслось на Ирландию.

Тотчас после прибытия Кэмдена начались репрессалии, и стало несомненно, что реакция будет свирепствовать с давно неслыханной силой. 1795 год был во многих отношениях поворотным пунктом в ирландской

истории. Усилия революционеров в этом году раздвоились: Вольф Тон уехал из Ирландии и обратился всецело к осуществлению своего плана привлечения французских войск, а «Объединенные ирландцы» остались в Ирландии, продолжая пропаганду и постепенно переходя к устройству общеирландского заговора. Но Тон уехал бы не так рано, если бы не был принужден это сделать. При лорде Фицвильяме и вообще при более или менее нормальных условиях власти его не могли бы тронуть, хотя он и был замешан в деле Джексона. Прямых улик не было, а показаний предателя Кокэйна было мало. Теперь, при реакционном вице-короле, пребывание в Ирландии все-таки начинало казаться небезопасным. Окончательно это выяснилось после процесса Джексона. Суд над Джексоном, арестованным за год с лишком, наконец начался 23 апреля 1795 г. Уже давно ясно было, что все погибло, что Кокэйн — предатель, что правительству все до мелочей известно, что спасения нет. Одним из его защитников был Леонард Мак-Нелли, выдающийся юрист, литератор и член-учредитель общества «Объединенных ирландцев». В течение следствия «Объединенные ирландцы» составили серьезную и удачную комбинацию для спасения Джексона путем бегства, но Джексон отверг этот план по неизвестным причинам. Историк, наиболее обстоятельным образом остановившийся на джексоновском эпизоде и сопровождающих его обстоятельствах, о которых у нас будет сейчас идти речь, говорит, что Джексон утомился от жизни, и поэтому бегство его не манило. Процесс длился несколько дней, и когда 30 апреля его привели в суд, его лицо и тело судорожно подергивались и бледен он был, как мертвец, но взгляд выражал по-прежнему непреклонную решительность. В самом начале заседания он упал в конвульсиях на пол и почти тотчас же скончался: утром перед отправлением на суд жена по его желанию успела незаметно передать ему мышьяк.

Незадолго до процесса, когда его друг и защитник Леопард Мак-Нелли сидел у него в камере, Джексон написал несколько писем к людям, которые могли бы позаботиться о судьбе его семьи, а также составил завещание. На завещании он прибавил: «Подписано и запечатано в присутствии моего самого дорогого друга, чье сердце и принципы должны рекомендовать его как достойного гражданина, Леопарда Мак-Нелли». Джексон не знал (и не узнал до самой смерти, вскоре последовавшей), что в его камере сидит английский шпион, который все вручаемые ему бумаги перешлет Вильяму Питту.

Леопард Мак-Нелли, продавшийся английскому правительству, был для ирландских революционеров вне всякого сравнения опаснее, нежели даже Кокэйн, не говоря уже о шпионском плебсе, о тех фигурах, без толку засматривавших в окна и слонявшихся по Дублину и Бельфасту, которые больше, так сказать, совершали моцион по улицам и под предлогом пользы службы пьянствовали на казенный счет в посещаемых кабаках, нежели споспешествовали начальственным предначертаниям. Леонард Мак-Нелли имел не случайные связи с «Объединенными ирландцами», как какой-нибудь Кокэйн; его все знали, и он всех знал, и с первых же заседаний общества он на них присутствовал. Его многие не любили уже давно, а некоторые чувствовали непобедимое отвращение, но так как не было никаких явно подозрительных фактов, то это не отражалось на его положении в обществе. Предателем он стал далеко не сразу; во время джексоновского дела, увидев себя скомпрометированным показаниями Кокэйна и других агентов, а также кое-какими иными уликами, Леонард Мак-Нелли и решил предложить свои услуги правительству. Вице-король Кэмден, пересылая бумаги покойного Джексона Вильяму Питту в Лондон, писал, что получил эти бумаги от Мак-Нелли, который всецело в руках правительства. Вице-король добавлял, что теперь Мак-Нелли мог бы поехать во Францию следить там за вдовой Джексона, которой французское правительство может помочь, ибо Джексон в своем завещании и последних письмах выразил надежду, что Франция поможет его семье. Так вот вице-королю и казалось, что хорошо бы, если б Мак-Нелли проследил в Париже, какие именно будут сношения между вдовой и французским правительством.

Но министерство менее верило в человечество, нежели вице-король, и поставило Кэмдену на вид следующее: боясь за себя, Мак-Нелли стал шпионом; а вдруг, будучи командирован во Францию, он там почувствует себя в безопасности и поведет себя злокачественно, т. е. перестанет шпионить и опять примется за революционные происки? Может ли его сиятельство ручаться, что это не произойдет? Его сиятельство ответил, что не может. Мак-Нелли остался в Ирландии, ему назначен был оклад в 300 фунтов стерлингов в год, и здесь он приступил к исполнению своих новых обязанностей. Он ужасен был тем, что никому и в голову не приходило, что он шпион. Он так долго был юрисконсультом «Объединенных ирландцев», говорил так революционно, казался столь преданным делу, что даже чисто личные антипатии, имевшиеся относительно него, не спешили проявляться. И он продолжал вращаться в самых тесных революционных кружках и в самых важных салонах легальной оппозиции, и к изумлению всех постоянно оказывалось, что глаза Вильяма Питта видят сквозь степы, а уши слышат самый тихий шопот. И как раз из Ирландии уехал человек, у которого был инстинкт, чтобы заподозрить предателя, неутомимая тонкость ума и хитрость, чтобы открыть его, и железная энергия, чтобы обезвредить.

В своем отчете, написанном для французского правительства и найденном при аресте Джексона, Вольф Тон изображал Ирландию весьма близкой к восстанию и, следовательно, вполне расположенной принять французский десант самым дружественным образом. После процесса Джексона правительство, не имея возможности доказать вполне ясно, что этот (переписанный кем-то) отчет принадлежит именно Вольфу Тону, дало тем не менее понять, что оно будет его преследовать. Все-таки (благодаря отчасти вмешательству многочисленных и влиятельных друзей Тона) ему позволили выехать из страны, куда пожелает, но выехать во что бы то ни стало. В Дублине он виделся с Томасом-Эддисом Эмметом, на которого (совершенно, как увидим, справедливо) возлагал весьма большие надежды и который достойно заменил его в эти годы на родине. Оттуда он с женой, сестрой и тремя детьми поехал в Бельфаст, где все они сели на отходившее в Филадельфию судно. Перед самым отъездом он прощался с Нильсоном, Мак-Крэкеном, Росселем и Симсом, своими товарищами. Расстававшиеся торжественно поклялись никогда не прекращать борьбы, пока не низвергнут английского владычества, никогда не оставлять начатого дела, никогда не полагать оружия до достижения Ирландией полной самостоятельности. Когда судно, увозившее Вольфа Тона, пропало вдали Атлантического океана, едва ли бельфастские власти, на обязанности которых было донести вице-королю о совершившемся отъезде, могли предполагать, что этот человек еще вернется на родину, приводя с собой иностранную армию.