Сочинения в двенадцати томах. Том 1
Шрифт:
2
Вильям Питт, как и всегда с ним бывало во всех важных вопросах, был и в данном случае силен тем, что вполне отчетливо знал свои желания и уже в этом не путался и не сбивался за все время с 1798 по 1800 г., пока наконец уния не стала совершившимся фактом. Цель свою — «le quoi» — он знал отлично, а средства — «le comment» — предоставил изыскать и определить лорду Кэстльри. Вильям Питт употреблял лорда Кэстльри всегда, когда нужно было вести дела деликатные и щекотливые, рисковать, нарываться на неблаговоспитанных людей и вообще предпринимать разные двусмысленные личные сношения и другие изнурительные манипуляции. Питт, отпуская лорда Кэстльри в Ирландию для подготовки дела унии, дал ему широчайшие полномочия подкупать деньгами, местами, титулами всех тех влиятельных в дублинском парламенте и в стране лиц, содействие которых было нужно для удачного осуществления политического курьеза: уничтожения самостоятельного парламента его же собственным решением. Все это непременно должно было иметь видимость «добровольного» самоуничтожения: Вильям Питт так желал, и лорд Кэстльри принялся за дело. Он подкупил мигом влиятельнейшие периодические издания, хотя и не все, и затем вступил на тернистый путь подкупа отдельных политических деятелей. Он потребовал при этом полного содействия вице-короля Корнуэльса, который никак не мог сразу очутиться на высоте положения и все тосковал, что его заставляют принимать участие в деле подкупов. «Но в конце концов цель велика, и может быть тут идет дело о спасении государства», — писал он в одном дружеском письме (21 января 1799 г.), пожаловавшись раньше: «Вы, который знаете, как я ненавижу интригу и торги, вы поймете, как мне часто трудно сдерживать свое настроение» [16] .
16
Pressens'e F. Цит. соч., книга 1, стр. 45.
Но лорд Кэстльри чувствовал себя вполне безмятежно и только просил все из Лондона денежных подкреплений. Подкупы членов дублинского парламента шли чрезвычайно успешно. Лорд Клэр (тот самый, к которому было направлено угрожающее письмо Чирса, повешенного вскоре после этого письма) деятельно помогал делу готовившейся унии и являлся (после Кэстльри) одним из главных орудий Вильяма Питта. Однажды, когда лорд Клэр распространялся в английском парламенте относительно ирландской неблагонамеренности,
Некоторые члены дублинской верхней палаты упирались, требуя компенсации, ибо при уничтожении места, где они заседали, они теряли почет и власть. Важнейшим из них был обещан перевод в британскую палату лордов и сверх того более или менее крупные суммы; другим — только назначение британским лордом (без денежной награды); третьим (послабее и посмирнее) — только одна денежная подачка. Гораздо туже и неприятнее шли у лорда Кэстльри дела с нижней палатой; там приходилось считаться с большим количеством лиц, притом не имевших в большинстве случаев таких тесных личных связей с английской знатью и английским правительством, как члены палаты верхней. Составилась решительная оппозиция, которая твердо решила было отстоять автономию. Среди членов парламента и среди чиновников (особенно судейских) были люди, которые считали английское вмешательство в ирландские дела злом и на дублинское собрание смотрели как на ячейку, из которой со временем может вырасти настоящее самоуправление с участием не только протестантов, но и католиков; были и другие, которые и не мечтали об освободительных реформах, но и не желали отказываться от автономии в том виде, как она существовала, не видели смысла в таком самоотречении, не боялись запугиваний новыми католическими восстаниями. И из первых, и из вторых очень многие ни денег, ни посулов не принимали и ставили этим лорда Кэстльри в довольно затруднительное положение. Вице-король стал выгонять в отставку (по требованию Кэстльри) оппозиционно настроенных должностных лиц, но с оппозиционными депутатами так легко распорядиться нельзя было. В январе 1799 г. собрался парламент, и тут первые же голосования выяснили, что в палате лордов около 50 человек более или менее деятельных сторонников правительства, а в нижней палате голоса разделились почти поровну (107 против 105 вотировали адрес с намеком на желательность унии). В первое время сессии оппозиция еще думала о сопротивлении, но ряды ее быстро таяли, ибо, с одной стороны, в ее среде боролись две фракции: одна, стоявшая за эмансипацию католиков, и другая, решительно поддерживавшая протестантские привилегии, причем вторая все больше и больше склонялась на сторону унии с Англией; а с другой стороны, денежные переводы из Лондона на имя лорда Кэстльри не иссякали. Пока оппозиция надламливалась все сильнее и сильнее в парламенте, вице-король вздумал вызвать домашними средствами взрыв верноподданнических чувств в Ирландии, который бы показал воочию любому Фоме неверному, что ирландское население только и мечтает об уничтожении автономии и об унии. Было решено, что вице-король поедет путешествовать по стране, а чиновники обработают народный энтузиазм и задушевные встречи с восторженными адресами о желательности унии. Так и поступили. Вице-королю давалось знать, где царят чувства благонадежные, а где сомнительные; в первые он и отправлялся, а вторые исключал из маршрута. Подавались наскоро написанные (и подписанные) полицией и оранжистами адресы, устраивались восторженные клики, и вице-король отправлялся дальше изучать настроение народной души. По прибытии в Дублин в канцелярии были подведены итоги, и оказалось, что народная душа желает уничтожения ирландского парламента и полного соединения с Англией. «Чувство сердечного одобрения политике унии, — заявлял вице-король после путешествия, — не ограничивается каким-либо отдельным классом. Я был очень доволен, когда заметил, что зародившееся в высших классах это чувство в значительной мере распространилось и в народной массе». Оппозиция с отчаянием говорила, что все это подстроено, что это «одно шутовство», что при подписях адресов «злоупотребляли именами уже умерших людей и подделывали подписи» благополучно здравствующих, — ничего не помогало. Официозные и закупленные газеты с самым безмятежным видом замалчивали все такие обвинения и с гордостью открывали в Ирландии давнишние залежи любви к Англии, любви, которая никак не могла до тех пор проявиться вследствие преступных происков «Объединенных ирландцев» и их друзей, а теперь вот, когда происки прекращены, это чувство и выходит из своего скрытого состояния. Много было сознательной лжи, с одной стороны, и бессильного отчаяния — с другой; католическая Ирландия была раздавлена свирепым усмирением, неистовствами солдат, административными засеканиями, военно-судными расстреливаниями; протестантская — в большинстве была либо апатична, либо прямо примыкала к некоторым оранжистам, с восторгом призывавшим унию, а в меньшинстве разделяла чувства и участь католиков. И дело Кэстльри шло прекрасно. Оппозиция пробовала организовать подачу петиций королю о сохранении автономного парламента, и, несмотря на угрозы и насилия властей, это дело пошло на лад. Тогда Питт приказал лорду Кэстльри устроить подачу контрпетиций. Шеридан заявлял впоследствии в английской палате общин: «Осадное положение, шпионы, агенты-провокаторы повсюду были выстроены в боевой порядок против врагов унии» [17] . Сходки оппозиции разгонялись войсками, их организаторы часто подвергались аресту; даже артиллерия мобилизовалась иногда, чтобы подкрепить аргументы сторонников унии против ее врагов. Несмотря на все это, гораздо больше полумиллиона подписей (по некоторым авторам, даже больше 700 тысяч) было собрано под адресами против унии (а лорду Кэстльри и вице-королю при всех ухищрениях, путешествиях, собираниях подписей не только шпионов, но и всех шпионских родственников, удалось собрать меньше 7 тысяч подписей). Но и этот факт прошел без следа и без пользы. Правительство решило покупать (по большой цене) у некоторых членов ирландского парламента места, имевшие право выбора депутатов и находившиеся в этом отношении во власти своих владельцев. Питт решил затратить на это один с четвертью миллион фунтов стерлингов, причем этот миллион с четвертью владельцам местечек был выплачен из ирландской, а не английской казны; таким образом, к особенно горькому негодованию оппозиции ирландские народные деньги пошли на этот (слабо замаскированный) подкуп ирландских же представителей, продававших независимость своей родины.
17
Там же, стр. 55.
Когда в 1800 г. снова в ирландский парламент было внесено, предложение, чтобы он сам себя уничтожил, все оказалось в полном порядке: и в палате общин, и в палате лордов оппозиционеров оказалось очень мало. В общем (по позднейшему утверждению О’Коннеля) было израсходовало на разнообразный подкуп ирландского парламента 3 миллиона фунтов стерлингов. В то же время Питт всеми мерами старался внушить католическому населению Ирландии, что после унии они могут надеяться на допущение со временем в английский (т. е. общеимперский) парламент; а так как самостоятельный дублинский парламент все равно их не пускал в свою среду, так что же им особенно жалеть о нем, если он сам себя решает уничтожить? Подобными внушениями Питт достигал некоторого успокоения, слишком уже возмущенного общественного мнения; хотя он теперь и не боялся католиков, но его принцип был — по возможности утешать раздражение даже и слабых врагов, особенно, если это ничего не стоит.
5 февраля 1800 г. началось обсуждение вопроса об унии, а 14 июня билль об унии уже прошел в третьем чтении в палате, лордов. 1 июля Георг III подписал акт об унии, который стал, государственным законом. Ирландия получила право посылать, в британский парламент 100 депутатов в нижнюю палату и 32 — в палату лордов; 2/25 общегосударственных расходов возлагались на Ирландию (в течение первых 20 лет после унии); католики, конечно, по-прежнему не имели права заседать в общеимперском парламенте. Мы коснемся далее общего значения, этого акта и его деталей; теперь же перейдем к единственному революционному протесту, который вскоре после него последовал. Одинокая попытка Эммета была последним отголоском движения «Объединенных ирландцев»; она сильно содействовала укреплению той общественной атмосферы, среди которой началась деятельность О’Коннеля, той реакции, среди которой начался новый период ирландской истории.
3
Роберт Эммет родился в Дублине в 1778 г. в семье д-ра Эммета, весьма известной в Ирландии. Он получил очень хорошее образование в коллегии Троицы и с ранней юности проявлял, большое умение владеть собой при самых трудных обстоятельствах. Например, однажды во время занятий химией он почувствовал страшные боли, происходившие от нечаянного отравления: вследствие привычки грызть в задумчивости ногти мальчик ввел в свой организм ядовитое вещество, которым были испачканы его руки. Дело было ночью, и, несмотря на полное сознание опасности своего положения, ему не захотелось никого тревожить. Он пошел в комнату, где помещалась домашняя библиотека, отыскал том энциклопедического словаря, где было слово «яды», узнал из статьи о подходящем противоядии, принял его и при продолжавшихся тяжелых страданиях снова уселся за прерванную работу. Только на утро узнали в доме, что случилось, по измученному лицу Роберта. В коллегии Троицы, куда он поступил 15 лет, товарищи очень ценили его красноречие, проявлявшееся во время дебатов в состоявшем при коллегии «историческом обществе». На заседаниях этого общества воспитанники произносили речи и читали рефераты на разные темы, причем прочитанное подвергалось обсуждению и критике. Хотя строжайше воспрещалось при этом касаться вопросов текущей политики, но некоторые темы по существу своему давали проявляться тем или иным политическим предрасположениям учащихся. Так, например, весной 1798 г. (как раз когда восстание было в ходу и репрессия свирепела) дебатировался в историческом обществе следующий вопрос: «Существенно ли важна для благоденствия хорошего и добродетельного правительства полная свобода речи?» Во время споров, вызванных этой темой, Роберт Эммет сказал: «Если какое-либо управление было бы настолько порочно, чтобы ниспровергнуть свободу речи, то долг народа состоял бы в том, чтобы обсудить ошибки правителей, хорошо взвесить зло, которое они причинили, рассмотреть, какой правильный путь надлежит выбрать, и после того, как они это сделали бы, их обязанностью было бы вывести отсюда практические заключения». Товарищи всю жизнь потом вспоминали об Эммете как о замечательном ораторе, прямо преображавшемся, когда он начинал говорить. Его обычная сосредоточенность, неподвижность, мешковатость куда-то исчезали в самом начале речи, и самая речь казалась вдохновенной импровизацией. Характер у этого юноши был замечательно мягкий и добрый, и говорили, что он привлекал к себе своей внутренней чистотой, светившейся в глазах, сказывавшейся в каждом слове, проявлявшейся в каждом порыве. В 1798 г. его университетское учение оборвалось. Весной этого страшного года в коллегию явился лорд-канцлер и потребовал нескольких студентов к допросу под присягой относительно того, что им известно по части смуты, царящей в стране; в частности, было предъявлено требование назвать тех товарищей, которые состоят членами общества «Объединенных ирландцев». Получил подобное приглашение и Эммет. Лорду-канцлеру он ничего не ответил, но написал письмо товарищам, в котором выражал негодование по поводу требования от студентов доноса и заявлял желание быть вычеркнутым из списков воспитанников коллегии. Его исключили немедленно вместе с некоторыми из студентов. Старший брат Роберта, серьезно скомпрометированный, случайно избежал виселицы и сидел в ньюгэтской тюрьме, а потом в одной шотландской крепости. Роберт виделся с ним и с другими арестантами и исполнял различные их поручения. В 1800 г. он отправился на континент, где долго путешествовал по Франции, Бельгии, Швейцарии. Со второй половины 1802 г. рассеянные по континенту члены сильно поредевших кадров «Объединенных ирландцев» уже мечтали воспользоваться ожидавшимся разрывом только что заключенного мира между Францией и Англией, чтобы по возможности снова начать восстание. Талейран имел уже тайные свидания с некоторыми из них; но могильная тишина, царившая в Ирландии, делала теперь надежду на восстание крайне шаткой, почти фантастичной. Лично Роберт Эммет долго не верил в возможность ждать от первого консула хоть какой-нибудь поддержки. Но когда с самого начала 1803 г. отношения между Бонапартом и английским правительством обострились до последней крайности и разрыв стал совершенно неизбежен, Роберт Эммет, уже поглощенный своим планом (о котором сейчас будет речь), получил две желаемые аудиенции и говорил как с самим первым консулом, так и с Талейраном, министром иностранных дел. Не понравились ему оба эти лица. Молодой энтузиаст, по-видимому, при всем недоверии к ним подходил к ним все-таки с несколько иными требованиями и ожиданиями, нежели, например, Вольф Тон, так прекрасно знавший людей вообще, а политиков в частности. Тем не менее, когда весной 1803 г. амьенский мир был окончательно нарушен и вспыхнула с новой силой нескончаемая англо-французская война, и Эммет, и очень многие в Англии и Ирландии (лорд Бентинк, лорд Гренвиль, Файнерс, директор Ост-индской компании Фольдер и многие другие) ожидали или считали вполне мыслимым вторжение французов в Ирландию и новое восстание в этой стране против английского владычества.
Трудно установимо (если требовать полной хронологической точности), когда именно Роберт Эммет стал активным революционером; к 1802 г. во всяком случае это уже совершилось. Положение его было гораздо хуже, нежели положение Вольфа Тона, лорда Фицджеральда или любого из деятелей предшествовавшей формации, подкошенной виселицами, тюрьмами и изгнаниями, ссылками и сошедшей со сцены после неудачи бунта 1798 г. Тогда и наличных сил было больше, и настроение было повышенное, и организация была крепка, а теперь, в 1803 г., ни сил, ни организации, действующей в стране, de facto не существовало, а настроение общества и простого народа было самое подавленное. Появился неизбежный спутник и вернейший симптом слабости революционеров — бесконечный раздор между ними, началось распадение эмигрировавших и проживавших во Франции «Объединенных ирландцев» на фракции. Одни говорили, что Ирландия должна образовать самостоятельную республику, другие, что она должна присоединиться к Франции, но и те, и другие весьма сбивчиво представляли себе, как достигнуть намечаемой цели. В течение всего 1803 и отчасти 1804 г. они сильно полагались на французский десант, и только осенью 1804 г. окончательно поняли, что Наполеону и они, и вся Ирландия нужны только как «стратегическая угроза» и что никогда этой высадке на самом деле не бывать; Роберт Эммет находился под властью этих надежд еще меньше времени, нежели другие, но разрыв амьенского мира для него послужил окончательным толчком.
С октября 1802 г. он зондировал почву в Дублине и в ближайших к Дублину местностях. Он пришел к заключению (или убедил себя), что воскресить бывшее 5 лет тому назад движение возможно; что для этого стоит показать другим решительный пример и внезапно напасть на врага, застать его врасплох и первыми быстрыми и успешными ударами разогнать мираж английской непобедимости. Предприятие было очень трудное. Эммет отдал на это дело около полутора тысяч фунтов стерлингов — перешедшую к нему долю отцовского наследства; он завязал тесные сношения с несколькими десятками людей… Подобных средств и сил в наиудачнейшем случае могло бы хватить на отдельное террористическое предприятие или, например, на начало новой пропагандистской организации, но никак не на совершение внезапного государственного переворота. Правда, силы эти несколько увеличились за те немногие месяцы, которые протекли между началом приготовления и роковым 23 июля 1803 г. Эммет выработал план внезапного ночного нападения на замок наместника и на два другие пункта в Дублине, причем тотчас по овладении замком надлежало провозгласить временное ирландское правительство, которое и должно было обратиться к стране с воззванием ко всеобщему возмущению против англичан. В поддержке дублинской массы Эммет был совершенно уверен; войск тоже много в Ирландии не могло остаться ввиду того, что англичанам всякий лишний батальон был необходим для защиты метрополии, со дня на день ожидавшей французской переправы через Ла-Манш. А после удачи внезапной атаки все ирландское население встрепенется и примкнет к временному правительству. Словом, на совещаниях все выходило гладко. Ближайшими единомышленниками Эммета были Томас Россель (отставной офицер), Вильям Даудэль. Томас Уайльд (хозяин мануфактуры), несколько лиц еще, принадлежавших по большей части к среднему сословию, к купечеству, адвокатуре, зажиточному фермерству. Затеянное дело моментами представлялось, по-видимому, самому Эммету безнадежным вполне или почти. Вот, например, какие речи, не совсем обычные и устах главы заговора, пришлось выслушать от него одному из участников предприятия — Джемсу Хопу: «Если я потерплю поражение вследствие их поведения, — жаловался он на некоторых недостаточно самоотверженных людей, — то вина не моя; однако даже и поражение мое не спасет ту систему, против которой я борюсь, но придет время, когда самые ярые ее защитники не смогут жить под бременем ее несправедливости, а до тех пор мои основания, побуждающие предпринять настоящую попытку, не будут вполне поняты, кроме немногих, которые служат (этому делу — Е. Т.) со мной и могут пострадать со мной». В другой раз Эммет (незадолго до 23 июля) выражал удовольствие по поводу того, что среди главарей заговора нет ни одного католика: «Мы все — протестанты, и их (католиков — Е. Т.) дело не будет скомпрометировано». Ясно, что мысль о неудаче посещала Эммета настойчиво, ибо дело католиков было бы выиграно в случае успеха заговора, а глава заговора радовался уже наперед тому, что его предприятие хоть вреда католикам не принесет в конце концов.
С марта 1803 г. приготовления шли усиленно. Можно было уже рассчитывать на 3 небольшие отряда, которые должны были сформироваться в назначенный срок в Дублине и окрестностях; организаторам удалось для пополнения кадров этих будущих отрядов воспользоваться главным образом остатками «Объединенных ирландцев», теми, которые мечтали и о мести за усмирение 1798 г., и о непосредственной цели предприятия — начале нового восстания.
Роберт Эммет разработал план внезапного нападения в таких деталях, которые указывают на долгий и кропотливый труд. Этот план изобилует любопытными и характерными чертами. Например, Эммет рассчитывал при нападении на замок захватить наместника и все высшее правительство и в случае необходимости отступления приказывал непременно отослать захваченных под конвоем по направлению к Уиклоу (где должна была сформироваться особая инсургентская армия по плану Эммета). Отряды должны были сообщаться и давать друг другу сигналы посредством ракет (во время и после действия). Кроме первоначальных нескольких десятков помощников Эммета, наскоро, с бору да с сосенки, собраны были около 800 человек, которые и должны были взять на себя активную роль в назначенную ночь, т. е. составить намеченные 3 отряда. Между ними было много храбрых и честных людей, но были и люди, совершенно не подходившие к принятой на себя миссии ни по умственным, ни по моральным качествам. Оказались в решительный момент и предатели. Совершенно недоставало инициативы и находчивости у лиц, поставленных на самые ответственные места. Всего этого было бы достаточно, чтобы серьезно скомпрометировать дело, если бы даже по существу оно являлось лучше обставленным, нежели на самом деле. Менее одной тысячи заговорщиков против нескольких десятков тысяч английских войск, расположенных в Ирландии, полное отсутствие пропаганды, которая хоть немного подготовила бы население к перевороту, глубочайшая подавленность, царившая в стране после усмирения и введения унии, — таковы были условия, которые, несомненно, страшно затруднили бы Эммета даже в случае полной непосредственной удачи дублинского плана. Но логика вещей не допустила тут даже и мимолетного успеха.
4
Роберт Эммет весьма хорошо понимал, что в неожиданности и стремительности первого натиска для него заключается главное условие победы при том страшном неравенстве сил, какое существовало между ним и лордом-наместником. Он был очень хорошим организатором и конспирацию поставил на такую высоту, что английские шпионы, давно уже что-то начавшие подозревать, довольно долго никак не могли к своему прискорбию достигнуть тут требуемого пользой службы проникновения вглубь. Но перед самым делом произошло нечто такое, что лучший собиратель материалов и историк эмметовского заговора (Мадден) совершенно справедливо считает прямо невероятной неосторожностью со стороны заговорщиков: на 23 июля было назначено нападение на наместника, а они сочли благовременным 14 июля, в годовщину взятия Бастилии, устроить в Дублине противоправительственную демонстрацию. После долгого, почти ничем не прерванного пятилетнего онемения, после молчания, воцарившегося с 1799 г., впервые в довольно серьезных размерах возникли уличные манифестации, длившиеся почти весь день. Власти встрепенулись; существование организации стало для них несомненно. Эммет мог ясно видеть, что вследствие недисциплинированности и опрометчивости соучастников чуткость и подозрительность правительства сразу обострились и что шансы его дела от этой совершенно несвоевременной демонстрации сильно уменьшились. Судьба продолжала преследовать предприятие. Через два дня после демонстрации, 16 июля, в Патрик-стрите (в Дублине) произошел по несчастной случайности взрыв в том помещении, где была заготовлена заговорщиками часть боевых припасов (пороха и ружей). Мигом явился на место происшествия майор Сирр (тот самый, который в 1798 г. смертельно ранил лорда Фицджеральда во время вооруженного сопротивления). Сирр и приведенные им полицейские арестовали раненного взрывом человека, нашли кое-какое оружие, но до главного склада, помещавшегося в очень потайном и глухом месте того же здания, полиции не удалось добраться. Тем не менее этот взрыв был властями очень принят к сведению. Роберт Эммет был теперь окончательно поставлен в необходимость выбрать одно из двух крайне опасных решений: либо произвести нападение в августе, как он предполагал раньше, надеясь на то, что в этом месяце произойдет высадка Наполеона в Англии и английские войска должны будут уйти из Ирландии для защиты метрополии; либо начать дело немедленно, теперь же, в июле. Но первая комбинация являлась ныне, после демонстрации 14 июля и взрыва 16 июля, почти невозможной; всякая отсрочка казалась Эммету опасной до последней крайности, ибо тайна переставала быть тайной, и нужно было готовиться ко всяким случайностям вроде массовых ночных арестов, массового разгрома всех состоящих у полиции на примете людей. Мысли главы заговора остановились на втором решении. Это второе решение уменьшало опасность, представляемую откладыванием дела до августа, но зато делало успех нападения еще менее правдоподобным, нежели могло казаться раньше: французской высадки в июле Англия вовсе не ждала и ослаблять свой ирландский гарнизон не имела пока оснований. Роберт Эммет в наступившие тревожные дни, когда после событий 14 и 16 июля полиция рыскала по всему городу, скрывался на конспиративной квартире в Марашальси-Лэне, где был другой склад оружия. Странная смесь самого решительного энтузиазма, веры в победу с не прекращающимся сознанием весьма возможной и близкой гибели царила в душе этого человека; вот что между прочим писано в эти дни его рукой и найдено в помещении, где он прятался, уже после 23 июля: «У меня мало времени, чтобы рассмотреть тысячи затруднений, которые еще лежат между мной и исполнением моих желаний; что эти затруднения точно так же исчезнут, на это я надеюсь горячо и, как мне верится, надеюсь разумно; но если выйдет и не так, то я благодарю бога за то, что он одарил меня пылким намерением. К осуществлению этого намерения я стремился обдуманно, и если мои надежды не имеют оснований, если раскрывается под моими ногами пропасть, отступить от которой не позволит мне долг, я все же благодарен за это пылкое намерение, которое ведет меня к краю пропасти и повергает меня туда в то время, как мои взоры еще подъяты к видениям счастья, созданным в воздухе моим воображением». Все это писалось среди глухой конспиративной квартиры, заваленной порохом и оружием, которые были предназначены для достижения этих «видений счастья»… И пока это писалось, вице-король уже знал о готовящемся на него нападении; среди отряда Роберта Эммета были предатели. Но перспектива легкой победы над слабым и уже обнаруженным врагом, победы, после которой можно требовать у парламента чрезвычайных полномочий для репрессии, эта перспектива улыбалась вице-королю. Было решено дать Эммету действовать.