Сочинения в двенадцати томах. Том 1

Тарле Евгений Викторович

Если дело католиков так плохо обстояло в самой Англии, если исторические судьбы английской нации лишили католицизм всякой поддержки в метрополии, то в Ирландии юридически господствовавшее население было англиканской веры и всегда старалось привлечь на свою сторону пресвитериан. Страшная резня 1641 г., когда католики в нескольких ирландских графствах перебили массу протестантов всех наименований, аналогичные происшествия позднейшего времени, все это позволяло англиканцам привлекать на свою сторону пресвитериан, указывая им на общего врага. Здесь расовая, экономическая и политическая борьба сплеталась с вопросом о преобладании либо католицизма, либо англиканства, и все ограничительные законы, направленные против католиков, соблюдались особенно точно, особенно ревниво.

Итак, когда уния в 1800 г. прошла, когда во время реакции последующих лет мысль о ее расторжении пришлось отложить, вперед выступил сам собой вопрос об отмене тест-акта, т. е. об эмансипации католиков, которая приравняла бы их в правах к британским подданным протестантам. Напомнив, почему традиция в этом вопросе оказалась особенно упорной, перейдем теперь к тому, как она началась. Здесь прежде всего нужно коснуться первых шагов политической жизни человека, который, выступив в годы общественной реакции, много сделал (насколько это зависит от отдельного лица) для того, чтобы реакция поскорее окончилась, а когда она окончилась, сделал еще более для того, чтобы она не возвращалась. Этот человек в ирландской истории получил название «освободителя», потому что его имя навсегда осталось связанным с эмансипацией католиков.

6

Даниель О’Коннель родился в 1775 г. в семье довольно зажиточных и популярных в графстве Кенни католиков. Он получил хорошее систематическое образование на родине и за границей. И семья его, и в первой молодости он сам принадлежали к той категории католиков, которые, скорбя о своем бесправии, в то же время были типичнейшими

консерваторами во всех без исключения иных вопросах политики и морали. Французская революция повлияла на О’Коннелей так, как она повлияла на всех католиков одного с ними типа: они с ненавистью и раздражением отнеслись к французским событиям, и клерикально-консервативные чувства в них особенно усилились именно под влиянием известий из Франции. Молодой О’Коннель, правда, примкнул к «Объединенным ирландцам» в тот период существования этого общества, когда оно еще было вполне легально с формальной стороны, а по существу стремилось возможно больше объединить католиков с протестантами для борьбы против Англии и выдвигало требование католической эмансипации. Но уже очень скоро О’Коннель прервал сношения с этим обществом, как только яснее стал обозначаться его революционный и франкофильский характер. На восстание 1798 г., на попытку Роберта Эммета 1803 г. О’Коннель смотрел резко отрицательно, не только высказываясь против их методов и целей, но и осыпая память этих людей самыми злыми упреками и обвинениями. В этом отношении он был типичным представителем большинства ирландского общества первых десятилетий XIX в., разочарованного, уставшего и наперерыв обвинявшего революционеров в безумных затеях и гибельных способах действий. О’Коннель был человек очень энергичный и активный, прирожденный агитатор; и еще раньше, нежели выступил на первый план, он уже успел проявить это свое отношение к революционному методу. «Из примера «Объединенных ирландцев», — говорил он, — почерпнул я урок, что, имея в виду успешно действовать для Ирландии, решительно необходимо работать в границах закона и конституции. Я увидел, что братства, незаконно образованные, никогда не могут уцелеть, что неизменно какое-нибудь беспринципное лицо может быть уверено в получении доступа в такие общества и что оно либо вследствие обыкновенного подкупа, либо — во времена опасности — из-за собственного своего спасения может выдать своих товарищей. Да, «Объединенные ирландцы» научили меня, что всякое дело для Ирландии должно делаться открыто и явно». Он был юристом, адвокатом по профессии и считался знатоком своего дела; проницательность его и дар слова стяжали ему громкую репутацию еще до того, как он выступил на политическую арену. Политическая жизнь его стала более или менее заметной, когда, примкнув к католической ассоциации, которая поставила своей задачей легальным путем добиться отмены тест-акта и других ограничений, он вместе с другими 20 членами специального комитета работал над редакцией петиции католиков, поданной главе министерства — лорду Гренвилю в 1808 г. В петиции высказывалось желание, не трогая унии, соединившей Ирландию с Англией, добиться эмансипации католиков. Из этой петиции и ей подобных предложений (поддерживавшихся в английской палате общин старым Граттаном, протестантом-патриотом Ирландии) ничего не вышло. О’Коннель много говорил на митингах, которые собирались по поводу этих петиций, но трудно сказать, большое ли впечатление он тогда производил. Политический оратор в большей степени еще, нежели всякий иной, подвергается влиянию своей аудитории, а в эти годы ни католики-аристократы (вроде лорда Фингала), устраивавшие эти митинги, ни толпа, на них собиравшаяся, не обладали ни одушевлением, ни особой верой в осуществимость своих желаний. В 1811 г. король Георг III снова (и на этот раз уже безнадежно) впал в помешательство, и его место с титулом регента заступил сын его Георг, а в следующем (1812 г.) Каннинг, выдающийся английский государственный деятель, и до, и после того бывший министром, произнес в парламенте речь, в которой признавал справедливость католических притязаний и только протестовал против всяких просьб об отмене унии (а петиция и об этом была подана за полтора года до того). Все это были обстоятельства, которые в другое время могли бы несколько ободрить ирландских католиков. Но общественная апатия продолжалась, да и новый регент в вопросе о католиках оказался копией своего отца, а Каннинг был не у дела до самого 1822 г. С окончательным образованием реакционного кабинета лорда Кэстльри, лорда Эльдона и Сидмута на правительственную милость нужно было совершенно оставить всякие надежды. Номинальный премьер лорд Ливерпуль, подобно товарищам своим по кабинету, решительно был против католической эмансипации, а секретарь по делам Ирландии сэр Роберт Пиль, едва выступив еще только на политическое поприще, являлся самым активным врагом каких бы то ни было уступок католикам.

Таково было положение вещей, когда пала наполеоновская империя, смертельный враг Англии попал в ее руки, долголетняя война окончилась, и ирландцам на помощь пришел неожиданный союзник: революционное брожение в самой Англии по поводу требований избирательной реформы. Но раньше чем к этому периоду обратиться, заметим, что к его началу, к 1815, 1816, 1817 гг., католическая партия Ирландии, пока еще бессильная, робкая, не имевшая и понятия о своем ближайшем будущем, уже теснилась вокруг О’Коннеля, уже определенно считала его своим вождем. Впервые он снискал себе громкую популярность не речами своими и не участием в петициях, подававшихся, как упомянуто, в английский парламент, но своим поведением в 1813 г., когда зашла речь о новом и весьма существенном ограничении прав католической церкви. Каннинг (поддержанный Граттаном) защищал предложение, клонившееся к облегчению положения римско-католической церкви и католиков вообще, но в виде желательного условия подобных мер выставил (и был тут поддержан особенно усиленно лордом Кэстльри) требование, чтобы королю было предоставлено право veto, право неутверждения тех католических епископов, рукополагаемых для Ирландии, которые по своим убеждениям покажутся королю не вполне лояльными подданными. А доклад насчет их лояльности королю должна доставлять особая комиссия после надлежащего расследования; та же комиссия должна была наблюдать за сношениями ирландских епископов с римской курией. Сначала многие католики в Ирландии (не говоря уже о протестантах вроде Граттана) склонны были согласиться с тем мнением, что подобное veto — в сущности недорогая цена за эмансипацию. Даже папа Пий VII заявил, что против такого нового права, которое парламент хочет дать английскому королю, он ничего со своей стороны не имеет. Выдающийся деятель католической партии лорд Фингал тоже был с этим согласен. Но О’Коннель выступил против права veto самым решительным образом и увлек общественное мнение. Его точка зрения была такая: во-первых, нет возможности надеяться на полную эмансипацию даже после вотирования права veto; во-вторых, такая цена слишком дорога даже для получения эмансипации. Епископы были всецело на его стороне, и даже голос папы их не разубедил. Проект Каннинга, впрочем, так и остался проектом, но агитация 1813 г. и ее результат были первой и крупной удачей О’Коннеля. Уже обнаруживалось ясно, какого типа новый враг стоял перед английским правительством на месте погибших Вольфа Тона, Фицджеральда, Роберта Эммета: этот новый человек боролся не революционным, а легальным оружием, и его планы были гораздо скромнее, нежели их планы. Но, во-первых, он являлся удивительным агитатором, умевшим вовремя всегда приспособить к делу самого умеренного и робкого человека, знавшим в точности, сколько от кого можно требовать; во-вторых, действовать ему пришлось при исключительно благоприятных условиях, когда сама Англия временами казалась чуть не на пороге революции; в-третьих, самые цели его изменялись и расширялись по мере того, как он достигал намеченного. Это был замечательный политический тактик, и мы обратимся теперь к тому, как он воспользовался внутренней английской смутой, начавшейся после окончания наполеоновских войн.

7 [19]

Не следует думать, что ирландское движение воскресло одновременно с началом брожения в Англии, т. е. непосредственно после наполеоновских войн. Прошло более 5 лет, пока О’Коннелю удалось поставить пропаганду идеи эмансипации католиков на ту почву, на которой это дело оказалось вскоре столь сильным. Нужно сказать, что и сам О’Коннель переживал в эту эпоху довольно своеобразную эволюцию. В полную противоположность Вольфу Тону и другим деятелям предшествовавшей эпохи, О’Коннель начал свою деятельность человеком вполне «лояльным», и долго и упорно старался эту свою лояльность всячески поставить на вид английскому правительству, удостоверяя его в то же время, что и вообще ирландское общество уже не хочет революционного отделения от Англии, но что в Ирландии ждут эмансипации католиков и возвращения самостоятельного парламента от мудрости англичан. Эта точка зрения как нельзя более подошла к настроению запуганного и подавленного общества первых лет XIX в.; она менялась вместе с переменой этого настроения, по мере того как в Ирландии с радостью начинали убеждаться, что в лагере врага далеко не все обстоит благополучно. Порывистый, живой, раздражительный, невоздержный на язык, склонный к оптимистическим взглядам на намерения властей и быстро переходящий от надежд к гневу и от гнева к надежде, О’Коннель при всех необычайных своих талантах гораздо более подходил по характеру к среднему типу образованного ирландца, нежели герои восстания 1798 г. или Роберт Эммет. Пользуясь известным некрасовским выражением, можно сказать, что он более «учил жить», нежели «учил умирать», не шел сам и не вел других к самопожертвованию, хотя и посвятил всю свою жизнь до последней минуты

освобождению своей страны.

19

Кроме указанных уже выше книг, см. об О’Коннеле в рассматриваемую эпоху еще следующие работы: 1) De la Faye. O’Connell, ses alli'es et ses adversaires. Paris, s. a.; 2) Dunlop R. Daniel O’Connell and revival of national life in Ireland. London, 1900; 3) Vlsayre. O’Connell, le lib'erateur de l’Irlande. Abbeville, 1898; 4) MacCarthy J. Ireland since the union. London, 1887; 5) особенно полезно издание сына О’Коннеля. The life and speeches of Daniel O’Connell. Ed. by John O’Connell, vol. 1–2. Dublin, 1846. 2 vol.; для истории аграрного движения интересны: Annual register за 1822 г.; главы II и III за 1823 г.; Annuaire historique за 1822 г., стр. 539 и см. Остальные указания см. в тексте.

В 1815 г. произошло событие, показавшее, что католики считают О’Коннеля своим вождем, но вместе с тем тяжело повлиявшее на всю его душевную жизнь. Когда одна дублинская корпорация подала парламенту петицию, направленную против о’коннелевских домогательств, то О’Коннель в одной своей речи грубо выбранил эту корпорацию. Один из ее членов (д’Эстерр) счел себя оскорбленным и вызвал О’Коннеля на дуэль. Дуэль состоялась, и О’Коннель убил своего противника. Но когда после дуэли разнесся ложный слух о смерти О’Коннеля, произошла угрожающая демонстрация в Дублине, быстро сменившаяся самыми бурными проявлениями радости, фейерверками, факельными шествиями, как только истина обнаружилась. Но сам О’Коннель был так страшно подавлен невольным убийством, что не мог даже сразу оцепить всего значения этого первого после долгих лет активного проявления народных чувств. Тотчас после этой дуэли сильно обострились отношения между О’Коннелем и Робертом Пилем, который был тогда главным секретарем при ирландском вице-короле. Пиль был в те годы настроен чрезвычайно нетерпимо относительно католиков; его называли даже оранжистом самой чистой воды. Узнав, что Роберт Пиль в английской палате общин с насмешкой о нем отозвался, О’Коннель на одном митинге заявил, что так как тут несомненно присутствуют шпионы, то вот он покорнейше просит этих шпионов передать мистеру Пилю следующее: он, мистер Пиль, не посмеет нигде, ни в одном месте, где он был бы обязан отчетом в своих словах, неуважительно отозваться об О’Коннеле. Шпионы столь корректно и аккуратно исполнили миссию, возложенную на них оратором, что уже на другой день к О’Коннелю явился с объяснениями один из друзей Пиля. После нескольких дней объяснений и препирательств было решено отправиться в Остенде и там стреляться. Но по пути (в Лондоне) О’Коннель был арестован, и дело расстроилось. Он вернулся в Ирландию, снова заставив весьма много о себе говорить.

Трудность положения О’Коннеля основывалась на следующем. Он являлся в эти годы (от начала унии, с 1800-х годов, по 1829 г.) представителем интересов главным образом достаточных классов ирландского народа, католических лендлордов и католической торгово-промышленной буржуазии, тех классов, которые прежде всего должны были воспользоваться отменой тест-акта и занять места в парламенте. Политический идеал — эмансипация католиков — волновал эти достаточные классы без всякого сравнения больше, нежели голодную и несчастную массу крестьян-арендаторов, которых изводили и высокая аренда; и страх изгнания с арендуемой земли, и десятина в пользу господствующей (чуждой им) церкви. Можно без преувеличения сказать, что девять десятых ирландского народа думало не столько об эмансипации католиков, не столько о распространении на них парламентских прав, сколько о спасении от голодной смерти. Но (как это случалось в аналогичных случаях и с другими) своей энергией, организаторским талантом, искренним убеждением, что он действует на пользу всего народа, а не только маленькой его части. О’Коннель превратил в конце концов вопрос об эмансипации католиков в общенациональное дело и объединил вокруг этого дела почти весь ирландский народ. Ему удалось направить всю силу недовольства, снова начавшего проявляться в народных массах, именно в эту сторону и внушить крестьянству, что эмансипация католиков есть огромный шаг к немедленному исправлению всех бед. Было ли это так на самом деле? Нет, огромным шагом вперед в этом смысле эмансипация назваться не может, хотя, конечно, как всякая мера освободительного характера, она являлась несомненным прогрессом, несомненным и крупным завоеванием идеи социальной справедливости. Но лгал ли, хитрил ли О’Коннель с народными массами, упорно привлекая их к борьбе за эту меру, непосредственно нужную лишь зажиточным классам? Тоже нет; здесь только повторялось в маленьком масштабе то, что и в крупных, и в малых масштабах происходило в остальных европейских странах с конца XVIII столетия: представители имущих классов искренно и горячо отстаивали то, что они считали общечеловеческими или общенациональными правами, нисколько не задумываясь над теми экономическими условиями, которые фатально предоставят пользование этими правами исключительно достаточному меньшинству нации. И О’Коннелю, подобно деятелям Франции 1789 г., удалось собрать почти весь свой народ вокруг требования эмансипации католиков. Ему это было не легко и далось не сразу, а после 15 лет упорной агитации. Его роль в эти первые посленаполеоновские годы заключалась в политическом воспитании народа в том духе, как ему это казалось наиболее целесообразным. Он был убежденным противником революционных средств борьбы и считал, как мы уже сказали, деятелей 1798 г. и 1803 г. людьми роковыми для Ирландии. Но как он представлял себе новую тактику, которой надлежит держаться для достижения хотя бы сравнительно скромного идеала — эмансипации католиков? «Будем, мои земляки, сходиться; будем готовить наши петиции; пусть этих петиций будет много; пусть они будут проникнуты единым духом и приурочены к одной цели — к достижению эмансипации», — читаем в одной его речи, сказанной в 1819 г. Эта исключительно законная, конституционная, строго лояльная почва была за всю жизнь О’Коннеля единственной, на которой он хотел стоять и от которой очень многого ожидал. Петиции, митинги, в самом крайнем случае мирные демонстрации — вот были рекомендуемые им средства.

Обстоятельства сложились необычайно благоприятно для О’Коннеля, и после мертвенной реакции 1800–1815 гг., после трудного и медленного национального пробуждения 1815–1820 гг., когда идея эмансипации католиков послужила средством этого пробуждения, наступило время ожесточенной схватки с временно ослабевшим неприятелем. В 1817, 1819, 1821 и следующих годах в Англии происходило бурное народное движение; буржуазия рука об руку с рабочими боролась против аристократии, промышленные города — против привилегий крупного землевладения. Консервативный кабинет лорда Ливерпуля, Эльдона и Кэстльри должен был считаться с систематическими и страшнейшими аграрными поджогами в самой Англии, с кровавыми, яростными демонстрациями на площадях Манчестера, Лондона, Бирмингема, с прямыми угрозами революционного характера. Прерывалось действие habeas corpus act’a, посылались войска, производились усмирения с убийствами и поранениями, и в Англии, и на континенте временами казалось, что великобританское государство находится на пороге революции. В первый период этой эпохи (до начала 1820-х годов) Ирландия очень медленно пробуждалась после долгого оцепенения, и о’коннелевские речи на митингах в пользу эмансипации, о’коннелевские дуэли, о’коннелевская пропаганда в прессе создали теоретическую основу движения (требование эмансипации католиков), указали вождя (О’Коннеля), расшевелили общество, привлекли голодную и полуголодную массу, но ни в малейшей степени не воскресили сами по себе традиций 1798 г. Пока старик Граттан был жив, им как ирландским патриотом, в качество протестанта имевшим возможность попасть в парламент, пользовались католики для попыток законодательным путем провести эмансипацию, но ничего не выходило.

В июне 1820 г. Граттана не стало, и надежды на парламентское проведение эмансипации (и без того очень слабые) еще более потускнели. Но, с другой стороны, тот же год принес смерть Георга III и вступление на престол Георга IV, и О’Коннель всецело подпал под власть столь бурного припадка лоялистических чувств, какой с ним ни раньше, ни позже не повторялся и который увлек в то же время почти всю влиятельную католическую аристократию и буржуазию. Дело в том, что О’Коннелю показалось (а он был человеком большой впечатлительности и сильной импульсивности), будто новый король, в противоположность отцу своему, покажет себя благосклонным к католикам. Король Георг IV был совершенно не повинен в приписанных ему чувствах. Будучи наследным принцем и регентом (во время сумасшествия отца), Георг весьма много кутил, употреблял необычайное (даже для ганноверской династии) количество спиртных напитков, производил ряд скандалов в семейной своей жизни и дружил известное время с вигами, благодаря поддержке которых парламент соглашался платить его долги в некоторую трудную для Георга эпоху. Больше ничем особенным новый король проявить себя не успел.

12 августа 1821 г. король Георг IV прибыл в Ирландию, которую уже давно намерен был почему-то навестить. Дублин был иллюминован, всюду толпы народа выкрикивали приветствия, жгли фейерверки, стреляли из пушек. О’Коннель с демонстративным усердием иллюминовал все окна своего дома. Король Георг был в восхищении, пил за здоровье дублинцев, пил за процветание Ирландии, пил за католиков, пил за протестантов и вообще за прочие вероисповедания, произносил милостивые слова, давал несколько неопределенные, но тоже милостивые обещания, и обе стороны так действовали друг на друга, что О’Коннель плакал от радости, провозглашал новую эру для Ирландии и даже основал общество «Королевско-Георгиевский клуб» с целью споспешествовать дальнейшему взаимному англо-ирландскому дружелюбию и, в частности, возделывать и впредь «чувства благодарности к его величеству королю Георгу IV — да хранит его господь! — которые ныне одушевляют каждую ирландскую грудь».