Сочинения в двух томах. Том первый
Шрифт:
— Чудесное число! — произнес тот гость, который был еще меньше и старше господина Лауренца. — Совершенно чудесное число. Сто тысяч.
— Я вижу, вы понимаете меня. Господа, — продолжал Фриц Беккерс, — и поэтому я считаю лишним распространяться по данному поводу. Я ограничусь только одним словом: сто тысяч. А вам, милый юбиляр, я желаю еще сто тысяч!
— Еще сто тысяч! — воскликнули жена господина Лауренца. И его сын, и его служащие, и все чокнулись с юбиляром.
Меня озарило: Лауренц накопил первые сто марок или талеров и поэтому угощал вином.
Я тоже взял стакан и чокнулся с ним:
— Позвольте и мне с искренним сердцем присоединиться к пожеланию, высказанному господином Беккерсом. Еще сто тысяч. Prosit! Non olet!
— Что он сказал? — обратился юбиляр к беккерсу.
— Non olet. — Не пахнет, — пояснил тот.
— Не пахнет? — Лауренц рассмеялся. — Знаете что, молодой человек, вы могли бы с полным основанием заткнуть себе нос. Почти все пахнут. Мне вы можете поверить…
Каким же, спрашивается, плутовским способом этот старый грешник мог приобретать свои капиталы, если он так цинично говорил об этом?..
Беккерс снова поднялся и взял пакет, который он перед тем положил на комод.
— Я позволю себе предложить вам, господин Лауренц, маленький знак нашей признательности, а вместе с тем воспоминание о нашей дружбе и о вашем прекрасном юбилее.
Он вынул из пакета большой белый череп, красиво оправленный в серебро. Верхняя часть черепа была отпилена и снова приклепелна на свое место посредством шарнира, так что могла двигаться подобно крышке пивной кружки.
— Дайте мне ложку! — воскликнул он. Затем он наполнил череп доверху вином, выпил и протянул юбиляру. Тот в свою очередь выпил и передал череп соседу. И таким образом череп сделал круг.
— Знаешь, старуха, — рассмеялся юбиляр, — он годится для моего утреннего пива.
Фриц Беккерс посмотрел на часы.
— Четверть одиннадцатого. Я должен поспешить: мой поезд скоро отходит.
— Дорогой друг и благодетель, — промолвил юбиляр, — еще немножко. Еще хоть четверть часика. Прошу вас, дорогой друг и благодетель.
Фриц Беккерс был благодетелем этого знаменитого человека. Это становилось все загадочнее.
— Нет, не могу, — энергично сказал благодетель и протянул мне руку. До свидания.
— Я иду с вами.
— Для вас это будет слишком большой крюк. Мне надо на Штеттинский вокзал. Я дойду до ближайшей стоянки извозчиков и пошлю извозчика также и для вас. Adieu! Я должен поспешить, иначе я прозеваю поезд.
Все вышли проводить его. Я остался один и пил вино. Старик вернулся, чтобы налить мне еще стакан.
— Знаете что? — обратился он ко мне. — если вам понадобится что-нибудь, пожалуйте ко мне. Я обслуживаю своих клиентов очень хорошо. Вы можете спросить об этом господина Беккерса. Только свежий товар…
Итак, это был купец. Наконец я выяснил это.
— Хорошо. Если будет нужно, я обращусь к вам. Но в данный момент у меня уже есть поставщик…
— Ка-а-ак? Кто же такой? — юбиляр почему-то очень испугался.
По правде сказать, я не имел ни малейшего представления о том, чем, собственно. Он торгует.
— Вертгейм, — сказал я. Это имя показалось мне наиболее надежным.
— О, эти универсальные торговли! — простонал он. — они разоряют маленьких людей. Но вас обслуживают, наверное, недостаточно хорошо? Попробуйте у меня. То, что вы получаете у вертгейма, верояно, очень неважно по качеству. Гнилые рыбы…
А, так он был рыботорговцем! Наконец! Я уже почти собрался сделать ему заказ, но мне вспомнилось, что теперь конец месяца.
— До первого числа я еще не нуждаюсь, но на следующий месяц можете прислать мне что-нибудь. Дайте мне ваш прейскурант.
Старик был очень смущен.
— Прейкурант? Разве у вертгейма есть прейскурант?
— Конечно, есть. Умеренные цены и хороший товар. Совершенно свежий. Живой.
Юбиляр в ужасе вскочил и почти без сознания упал в объятия к своей жене.
— Старуха! — простонал он. — В е р т г е й м п о с т а в л я е т ж и в ы х!
В этот момент я услышал, что к дому подъехали дрожки. Я воспользовался смятением, выбежал из комнаты, схватил пальто и шляпу и вскочил на извозчика.
— Кафе «Secession»! — сказал я ему.
Ошади тронулись. Я бросил назад беглый взгляд и увидел сбоку у двери маленькую белую вывеску. Я прищурил глаза, чтобы лучше видеть, и с некоторым трудом прочитал:
ЯКОБ ЛАУРЕНЦ.
Могильщик.
… Тысяча чертей! Юбиляр был могильщик.
Через несколько месяцев после отъезда Беккерса я тоже собрался съезжать из своей комнаты. Хозяйка помогала мне укладывать чемоданы и ящики. Я стал заколачивать гвоздями ящик с картинами, как вдруг рукоятка молотка сломалась.
— Ах черт! — воскликнул я.
— У меня есть еще другой молоток, — сказала хозяйка, которая в это время артистически укладывала мои костюмы. — Погодите, я принесу.
— Оставайтесь. Я сбегаю сам. Где он у вас лежит?
— В кухонном столе, в выдвижном ящике. Но только в самом низу.
Я отправился в кухню. Ящик кухонного стола был битком набит нужными и ненужными предметами. Всевозможные инструменты, иголки. Нитки, кнопки, дверные ручки, ключи… Вдруг мне бросилась в глаза голубая ленточка с маленьким золотым медальоном. Неужели это был медальон Анни? Я открыл его; там была выцветшая маленькая фотография — портрет ее матери. Она всегда носила это единственное воспоминание об умершей на своей груди как амулет.