Сочинения в стихах и прозе

с тем, чтобы по напечатании, до выпуска из типографии, представлены были в Цензурный комитет семь экземпляров сей книги для препровождения куда следует на основании узаконений.

С. Петербург. Июня 12 дня 1822 года.

Цензор статский советник и кавалер

Ив. Тимковский.

Сочинения Нахимова нимало не похожи на такие, которые до тех только пор и живут, пока они на языке у самого автора. В них видна равная степень изобретательности и отделки. Правда, пороки, которые он разил, по гнусности своей разнообразны до бесконечности. Но признаться надобно: чем труднее брать их истинно сатирические стороны, тем более потребно искусства и остроумия для того, чтобы сделать их приятными даже тем, от кого они заимствованы, и не оскорбить тонкого чувства людей образованных! – Нахимов успел в этом совершенно.

Забавно для нас одно только, именно: многие, разумеется, такие, которые уже не стоят бумаги и чернил, берут некоторые отрывки его прямо на свой счёт. Всякий подумает, что такое вменяют себе в честь – видеть точное изображение себя в печатной книге и ещё стихами, да и отменными!

Заметим для таковых, что критика, сатира и пасквиль, сколько по видимому ни похожи друг на друга, но разнятся между собою чрезвычайно. Все три имеют в предмете – выставлять недостатки произведений человеческих; но

Критика показывает погрешности и ошибки для того, чтобы воспользовался замечаниями тот, к кому они относятся. Притом справедливый критик замечает и совершенства.

Сатира показывает одни недостатки и остроумно осмеивает их, не касаясь личности тех, в ком замечаются сии недостатки.

Пасквиль также показывает недостатки и осмеивает их; но тут сочинитель указывает именно на какое-нибудь лицо. А поелику в образованных обществах всякий такой поступок противен благопристойности и притом вреден для описываемого лица, то такие сочинения строго запрещаются.

Куда ж теперь отнесём мы сочинения Нахимова? Конечно, ко второму роду. И смешон будет тот, кто превратит сатиру в пасквиль для себя.

(Украинский вестник, 1816, № 1.)*

=================================================

В конце прошлого 1818 года вышла в С. Петербурге книжка [1] под названием: «Память о харьковском стихотворце Акиме Николаевиче Нахимове», написанная доктором В. Масловичем.* В сей «Памяти…» помещены краткая биография и скромное замечание на оба издания его сочинений.* В самом начале её, после неновых, впрочем, понятий о любви к родине, изложены также очень благовидно и побуждения, привлекшие сочинителя к жизнеописанию харьковского певца: – это собственная его любовь к родине (стр. 6) и признательность к дарованиям стихотворца Нахимова (стр. 7) [2] . Каковы бы, впрочем, ни были сии побуждения, труд господина Масловича, предпринятый для чести единоземца, действительно был бы похвален и принёс бы самому ему честь, если бы он память об нём, или биографию, составил основательную и справедливую; но, к сожалению, сего в ней нет. Всякий, кому только угодно заглянуть в «Память…» господина Масловича, сравнив её с точною, ниже сего изложенною его биографиею, почти на каждой странице найдёт анахронизмы и другие несообразности. И не удивительно: господин Маслович писал её по слуху, в чём, однако же, не признался, следовательно, в его сочинении нет и искренности; но что, всего удивительнее, что господин Маслович, быв сам любитель и производитель стихов, не постиг настоящего характера Нахимова из его стихотворений, и оттого приписал ему одну скромность, на каких-то странностях его основанную (стран. 22). Всё вышесказанное подало повод при сем третьем издании поместить, вместо предисловия, краткую, но более точную биографию Нахимова, то есть, без анахронизмов, и настоящий характер сочинителя изображающую.

Аким Николаевич Нахимов, кандидат Императорского Харьковского университета и автор издаваемых теперь сочинений, родился в Слободской Украинской губернии в Богодуховском уезде* от второго брака поручика Николая Мануйловича Нахимова с дворянкою сербского рода из фамилии Райновичей, а умер уже помещиком Харьковского уезда в той же губернии. Преклонность лет отца и слабое сложение матери, вероятно, были причиною, что оба брата, от сего брака рождённые, также не крепки были телом и не долговечны [3] . Но это не мешало выспренности духа и сил дарований. Сие наипаче доказал собою описываемый нами автор. Сложение его было нервное, в высочайшей степени удобораздражимое; пасмурная погода и всякое огорчение поражало его необыкновенно и тяготило без меры. Дар настоящего гения. Можно привести этому два свидетельства: первое – собственноручную его записку, деланную им о себе для бывшего известного доктора Трофимовского и найденную по смерти при разборе бумаг. В сей записке говорит он, что в 16 лет он уже имел такое воображение, что для него пищи в сем мире не было, отчего он нередко приходил в отчаяние. Второе, что он писывал всегда, не приготовляясь, а когда только внутренняя сила его приходила в сотрясение. В это время взор его делался необыкновенно сверкающим и разноцветным, и в это-то время он изливал мгновенно негодование своё на пороки и гнусности людей. Природа, особенно, кажется, влила в душу его чувство отвращения ко всему несправедливому и смешному, впечатления коих действовали на него до исступления.

Первое начало образованию своему положил он в Благородном Московского университета пансионе, где ещё в юных летах замечена в нём особенная способность и склонность к упражнениям в словесности, и некоторые из опытов его в ней помещены в изданных тогда журналах. Поступив потом в военную службу, именно в Мариупольский гусарской полк юнкером, больше из обыкновения, существующего в сословии российского дворянства, нежели сколько по склонности, не долго в ней оставался, а вышедши в отставку тем же чином, отправился в С. Петербург для определения к статским делам. В сие-то время испытал он жребий, каковому нередко подвергаются пылкость и неопытность молодых людей; жребий, доставивший ему случай узнать столь основательно жрецов и причетников, как он сам выразился, храма Фемиды, [4] поселит в душе к поступкам их омерзение, и когда и дальнейшие опыты в жизни продолжали уверять его в том же, описать оные такими резкими чертами, какими наполнены его сочинения об них. Сей случай глубочайшее сделал в нём впечатление, и он не забыл в басне своей «Молодой Орёл», в конце которой, в предостережение подобным ему, говорит:

После столь неудачного вступления в свет по гражданской службе, которую и должен он был оставить, возвращение его из столицы в дом последовало точно почти в самое время открытия университета в Харькове. Сколько любовь к познаниям и удобность приобрести оные в сем месте, столько не меньше справедливое желание существовать морально, внесла имя его в список своекоштных студентов. Обладав уже основательно языками немецким, французским и английским, равно и теориею словесных наук, в продолжение трёхгодичного с половиною курса, он преимущественно знакомился с греческими и латинскими классиками, для чего даже брал уроки партикулярно, и практическою словесностью. Оканчивается курс, цель достигнута, ревность и успехи в науках получают должное воздаяние – степень кандидата; время получения диплома на сие достоинство было тою торжественною минутою, в которую он воскликнул: