Сочинения в трех томах. Том 2
Шрифт:
Патриций замолчал.
Женщина задумалась. Ее лицо выражало озабоченность.
— Но почему вы не предупредили меня? — спросила она наконец.
— Предупредить? Ну, а если бы речь шла вовсе не о вас? К чему было вас пугать? Но, допустим, дело действительно касалось вас, к чему заставлять вас быть настороже? Что не удалось бы вашим врагам на этот раз, удалось бы в другой, они расставили бы ловушку поискуснее, и мы ничего не знали бы о ней и не смогли бы ничего предотвратить. Нет, гораздо лучше было действовать иначе. Я договорился с вашими прежними пациентами, преданными вам всем сердцем. Кстати, случайно оказалось, что один из моих друзей живет
Она протянула ему руку.
— Я думаю, что вы спасли меня от опасности таинственной и тем более ужасной, за что я благодарю вас от души.
— Нет, нет. Благодарностей не принимаю, — воскликнул капитан. — Для меня такая радость — отвести от вас опасность! Нет, я спрашиваю о другом: что вы думаете об этом деле?
Она ответила, ни секунды не колеблясь:
— Думаю, что ничего не понимаю…
— Вы не знаете ваших врагов?
— Лично нет.
— А того человека, которому должны были передать вас ваши преследователи и который утверждал, что знает вас немного?
Она слегка покраснела и ответила:
— У каждой женщины найдется человек, преследующий ее более или менее открыто… Я, право, не знаю, о ком именно идет речь.
Бельваль помолчал, о чем-то размышляя.
— В конце концов, мы сможем кое-что узнать, допросив пленника. Если он откажется нам отвечать, я передам его в руки полиции, которая и займется этим делом.
Коралия вздрогнула.
— Полиции? Зачем?
— А что же я должен делать с этим человеком? Он скорее принадлежит полиции, чем мне…
— Нет, нет, — с живостью вскричала она. — Только не полиция? Зачем? Они будут допытываться, как я живу, надоедать мне расспросами… Обо мне будут всех расспрашивать…
— Но, однако, матушка Коралия, не могу же я…
— А я вас прошу, умоляю, найдите какое-нибудь другое средство, только чтобы не трубили обо мне на всех перекрестках.
Капитан наблюдал за Коралией, удивленный ее волнением.
— Я позабочусь, чтобы о вас не говорили, матушка Коралия, — сказал он.
— А что вы тогда сделаете с этим человеком?
Патриций встал.
— Боже! — воскликнул он, — да я прежде всего почтительнейше осведомлюсь у него, соблаговолит ли он отвечать на мои вопросы, потом поблагодарю его за внимание, которым он вас окружил, и, наконец, попрошу его удалиться.
Она тоже встала.
— Вы хотите его видеть, матушка Коралия?
— Нет, — возразила она. — Я устала. Если я вам не нужна, то допросите его один на один, а потом мне расскажете…
Бельваль не решился настаивать и вышел, прикрыв за собой дверь. Она услышала, как он сказал:
— Что, Я-Бон, хорошо ли ты его сторожил? Ничего нового? А где же пленник? А, вот вы где! Вздохнули теперь посвободнее? Да, рука Я-Бона немного жестковата. Что? Вы не отвечаете? Право, кажется…
Коралия услышала, как он вскрикнул, и бросилась к двери. Но Патриций преградил ей дорогу.
— Не входите туда.
— Вы ранены! — воскликнула она.
— Я?
— Да, да, на вашем рукаве кровь!
— Да, верно, но это не моя кровь.
— Он, значит, ранен?
— У него шла кровь изо рта…
— Нет, Я-Бон сжал его горло не до такой степени…
— Это не Я-Бон.
— Но кто же тогда?
— Его сообщники.
— Они, стало быть, вернулись?
— Да, и задушили его.
— Но это невозможно!
Она слегка оттолкнула капитана и подошла к пленнику.
Тот не двигался. Его шею обвивал тонкий шелковый шнурок с пуговицами на концах.
Глава 2
ПРАВАЯ РУКА И ЛЕВАЯ НОГА
— Право же, не стоит тревожиться, матушка Коралия, — убеждал молодую женщину капитан. — Одним негодяем стало на свете меньше, вот и все.
Он отвел ее в гостиную и усадил в кресло. Потом на минуту вышел и знаками объяснился с Я-Боном.
— Я обнаружил его имя на крышке часов, — продолжал он, — его зовут Мустафа Раваляев…
Бельваль произнес последние слова быстро и легко, и всякие следы волнения исчезли с ее лица. Он принялся ходить взад и вперед по комнате.
— Мы с вами присутствовали при стольких драмах и были столько раз свидетелями смерти людей более достойных, и потому, право, можем холодно отнестись к смерти Мустафы, убитого своими сообщниками. Я приказал Я-Бону бросить труп за решетку сада Гальерского музея. Таким образом, с этим будет покончено, и о вас говорить не станут… Вот теперь-то я жду от вас благодарности, матушка Коралия.
Капитан коротко рассмеялся.
— Да, благодарности я заслуживаю, но отнюдь не похвалы моей ловкости. Плохим же я был бы тюремщиком, ведь прямо у меня под носом покончили с моим пленником. И как я мог не догадаться, что второй из ваших преследователей, господин в серой шляпе, отправился с донесением к третьему сообщнику, который ждал вас в другом автомобиле, и что оба они явятся на помощь своему товарищу. И пока мы с вами болтали, они вошли через кухню в вестибюль, где лежал связанный Мустафа. Конечно, они опасались, что он проговорится, выдаст их план, так прекрасно составленный, и, чтобы избежать измены, решили уничтожить сообщника. Проделано это было ловко; они отворили незаметно дверь и накинули на шею несчастного шелковый шнурок… Потом оставалось только затянуть его на пуговки… Ни шума, ни вздоха… Все произошло в полной тишине. Пришли, убили и ушли… Игра сыграна, сообщник уже не изменит.
— Он ничего больше не скажет, — продолжал капитан, — ни нам, никому другому, и завтра, когда полиция найдет труп в саду музея, она ничего не поймет, так же, как и мы, матушка Коралия, никогда не узнаем, для чего вас хотели похитить.
Патриций продолжал быстро ходить взад и вперед по комнате, и, по-видимому, деревяшка, служившая ему вместо ноги, ничуть его не стесняла. Наконец он остановился, залюбовавшись тонким профилем Коралии, освещавшимся отблесками камина, и сел рядом с ней.
— Я ничего не знаю о вас, матушка Коралия… Замужем ли вы? В лазарете доктора и сестры называли вас госпожой Коралией, больные — матушкой… Где вы живете? Каждый день в одно и то же время вы приходите в лазарет и уходите всегда одной и той же дорогой. Иногда вас сопровождает старый седой слуга в кашне, обмотанном вокруг шеи, и в очках. Часто он ждет вас во дворе, сидя на одной и той же скамейке. Его пробовали расспрашивать, но он ничего не отвечает. Таким образом, я ничего не знаю о вас, кроме того, что вы божественно добры и милосердны, и — смею ли сказать? — божественно прекрасны. Может быть, поэтому я представляю вашу жизнь таинственной и полной тревог. Чувствуется, что вы одиноки, что никто не заботится о вашем счастье и безопасности… Вот почему я подумал… Я уже давно начал об этом думать и решил как-нибудь вам об этом сказать. Я думал, что вы, наверное, нуждаетесь в друге, брате, который руководил бы вами и защищал. Не ошибся ли я, матушка Коралия?